Надо же, а Эмми заверяла, что ещё месяц в запасе… Хотелось бы порадоваться за Бродягу, но как-то не получалось — новость воспринялась равнодушно: ну родился и родился, хрен бы с ним, ещё одно несчастное существо, призванное страдать в этом сраном мире.
Керс поскрёб по стенкам миски и потянулся за добавкой.
— Значит, завтра выезжаете? Я, наверное, с вами поеду. Хотелось бы взглянуть на северян хоть одним глазком, — Триста Шестой явно обрадовался возможности присесть кому-то на уши.
— А где твой приятель… как его там? — Керс даже не пытался вспомнить номер новенького.
— Двести Пятьдесят Третий, что ли? Так это, у сервусов он, с подружкой своей.
По прибытии сервусов разместили отдельно от скорпионов. Хотя Севир предлагал занять свободную спальню в его доме, Керс всё же решил остаться с собратьями. Места здесь хватало с головой, соседняя комната и вовсе пустовала. В ней могли бы поселиться Слай с Твин, здесь они могли бы жить всей семьёй… Могли бы, но Слая больше нет, а Харо выбрал принцессу. Ради какой-то девчонки отвернулся от семьи, бросил Твин умирать в туннелях. И ведь столько лет дружили, братьями друг друга называли! Как же так-то? А может, это всё глюки от поганок, какой-то затянувшийся нелепый кошмар, и стоит только открыть глаза, как он окажется в терсентуме, и Твин снова упрекнёт его, что налакался до полусмерти, и скоро совсем мозги в дырочку будут от этого его синего дыма, Слай, как всегда, тайком ткнёт локтем под рёбра, когда подруга отвернётся, и спросит, не осталось ли во фляге хоть пары глотков, а то башка раскалывается после ночной попойки, а Харо, по своему обыкновению, будет ходить мрачнее тучи, пытаясь вспомнить, не натворил ли чего сдуру, а то прибавятся новые шрамы от кнута или придётся торчать у Стены Раздумий?
Керс готов был отдать всё, абсолютно всё, чтобы вернуться в прошлое хотя бы на несколько часов. Тогда бы он сказал Харо, насколько сильно тот ему дорог, сказал бы Слаю, что надёжнее друга никогда не встречал, а Твин сказал бы, что любит её до безумия, но искренне рад, что у неё есть «её Семидесятый».
Глянув на полную миску, он поднялся из-за стола: аппетит бесследно испарился, и теперь даже от одного вида еды воротило.
— Да пофри ты нофмано! — пробурчал Триста Шестой с набитым ртом. — А фо как февка та…
— Отвали.
— Окофурифся фе на полпуфи!
— Сказал же, отвали, — вот пристал, что та горгона!
Здоровяк торопливо прожевал и запил водой из кружки:
— Послушай, братишка, жизнь-то ещё не закончилась. Да, тяжело принять такое…
— Задрал ты! Можешь сколько угодно притворяться, что ничего не случилось, дело твоё. От меня конкретно тебе чего надо?
— Ты себя со стороны видел? Да на тебя смотреть тошно! — здоровяк отодвинул пустую плошку, упёрся локтями в столешницу и вперился в Керса немигающим взглядом, явно намереваясь окончательно вынести ему мозг. — Думаешь, не понимаю, каково тебе? Я ведь Шустрого там, в замке, оставил, хотя мог спокойно дотащить его на своих плечах до самого этого вашего Исайлума. Но оставил там… умирать.
— Что вы ко мне все лезете! Я в порядке, ясно?!
Триста Шестой шмыгнул своим приплюснутым носом:
— Зря ты так, я ведь помочь хочу. Все мы кого-то теряем рано или поздно. Где-то тупим, потом жалеем до конца жизни, пережёвываем это мысленно, перемалываем раз за разом, представляя, как бы было иначе, если бы сделал вот так или эдак… Только фигня это всё, не поможет! Если тогда поступил именно так, значит, надо было, и по-другому не получилось бы. Сечёшь, о чём я?
— Да ты философ!..
— Хрелософ, мать твою! Ты, братишка, считаешь себя самым умным, а вот простых вещей почему-то не догоняешь.
— Неужели?! И чего ж я не догоняю? — Керс растянулся на койке, надеясь, что говорливость здоровяка иссякнет вместе с его словарным запасом, который едва ли разнообразнее воронова карканья.
— А то, что важнее не как ты повёл себя в прошлом или сколько горя хлебнул, а как будешь жить с этим сейчас и как распорядишься своим будущим… Да не перебивай ты, дослушай!.. Можешь, конечно, жалеть себя, ныть о несправедливости жизни, продолжать вариться в своём дерьме, пока в конце концов и сам не погрязнешь с головой, и других не утопишь.
Керс негодующе фыркнул:
— То есть ты предлагаешь просто взять и всё забыть? Ну был там какой-то Семидесятый, ну подох, да и хрен бы с ним. Так, что ли?
— Не так, смерг тебя в зад! Важно как раз помнить. Но помнить, а не пожирать себя изнутри. Оно же всё так и так никуда не денется, тогда зачем хуже себе делать? Ты пойми, изменить всё равно ничего не сможешь, зато с чистой башкой меньше бед в будущем натворишь. Это ж как яд гадюки: или нейтрализуешь, или растечётся зараза по всему телу.