Я не всегда знаю, что делать в той или иной ситуации, но всегда знаю, что не должна делать никогда…
В год и два месяца меня отдали в ясли, а в три года, как полагалось, в садик.
Мама училась и работала. Если ей приходилось дежурить в госпитале ночами, то я оставалась в садике на пять дней. Благодаренье Богу, я никогда ничем не болела, и в графе «детские болезни» у меня стоял прочерк. Помню, весь садик на карантине – корь, дифтерия, скарлатина, свинка, – а я здорова. Одна нянька в сердцах сказала, проходя мимо:
– Да что это тебя ни одна зараза не берёт, мы бы сад на ключ закрыли!
В такие дни я была в группе одна. Сидела тихо на стульчике с раскрытой на коленях книгой. Любимым рассказом было «Зимовье на Студёном» Мамина-Сибиряка. Книга досталась мне от дедушки Николая.
Когда мама прочитала рассказ в первый раз, мне было четыре года.
Я долго плакала от жалости к одинокому старику и его несчастной собаке. Чувство сострадания, очень сильно во мне развитое с детства, осталось на всю жизнь. Я и сегодня не могу переносить людских слёз.
Дед Фёдор говорил:
– Не будет счастливой. Слишком жалостливая.
Во время карантина в садике довольный, что детей нет и никто мучить не будет, из кухни выходил кот и садился рядом. Мы с ним и обедали, и ужинали вместе. Не удосужившись заглянуть ему под хвост, наша повариха назвала его Василисой. Кот охотно отзывался на женское имя. Он был вегетарианец, грыз морковь и сырую картошку и был из тех котов, которых хоть мордой в мышей ткни. И те так обнаглели, что пока мы спали, забирались в наши ботинки. Приходилось их оттуда вытряхивать, прежде чем обуться.
В прихожей стояли старые валенки сторожихи тёти Клавы. Мыши свили в них гнездо и развели мышат. Когда они возились, валенки раскачивались, как живые, и дети от них в испуге шарахались. Всякий раз, когда мышь пробегала через наш игровой зал, воспитательница Нина Максимовна, худенькая блондинка, запрыгивала на ближайший детский столик и верещала, как поросёнок. От визга мышь начинала метаться из стороны в сторону. Кто-то из малышей брал перепуганное животное в ладошки и выносил на улицу. Бедная Нина Максимовна! Она слезала со стола в полном конфузе, красная от стыда за своё несолидное поведение. Мы, дети, тайком снисходительно улыбались…
В послевоенные годы женщины носили короткие причёски со смешным хохолком над лбом. Заведующая нашим садиком моды не придерживалась, предпочитая длинные распущенные волосы. С вечно заплаканными глазами и свисающими вдоль унылых щёк прядями, она напоминала плакучую иву. Старомодные шёлковые платья зелёных тонов завершали этот образ. Иногда она приходила к нам в группу и наблюдала, как мы рисуем, едим, играем. Дети не обращали на неё никакого внимания.
Однажды Нина Максимовна рассказывала нам про лес. Когда она подняла картинку со словами: «Дети, вот ива. Она растёт вдоль речных берегов», мы, как по команде, повернули головы к заведующей, стоявшей в проёме двери. Она смутилась и ушла.
До сих пор отчётливо помню тот день, когда её нашли в кабинете на полу с перерезанными венами. Её муж был давно репрессирован, и она регулярно посылала ему посылки и письма. Накануне ей сообщили, что он умер несколько лет тому назад в полной уверенности, что семья от него отказалась.
Смерть её была таким потрясением, что на нервной почве у меня появилась странная привычка – грызть варежки, шарфы и завязки от шапочек.
– Невыносимый маленький грызун! – сказала мама. – Ты перепортила все свои вещи, с тобой нет никакого сладу.
И наказала, посадив на стульчик лицом к стене.
За это же меня стали запирать в садике в кладовой, где повариха хранила кастрюли и сковородки. Там проживала белая крыса. Стоя в полной темноте, я доставала из кармана печенье и бросала ей.
Постепенно мы подружились. Осмелев, она стала выходить из кладовки и без труда разыскивать меня среди других детей, которые крысу не любили и обижали, и я уговорила маму взять её домой.
– Был один грызун, стало два, – смеялся дед Фёдор. Обжившись и отъевшись, крыса превратилась в довольно привлекательную тварь с живым общительным характером. Она любила бегать за мной по скользкому полу, смешно цепляясь за него когтями.
– Эта девица дурно воспитана, – говорила бабушка Паша, – она шкрябает паркет!
Дедушка назвал её Шкрябой.
За льняные волосы и синие глаза дети прозвали меня Принцессой. Когда я болела, мама звонила и говорила:
– Сегодня Принцесса не придет, у неё насморк…
После войны американцы присылали в Советский Союз в качестве гуманитарной помощи вещи, продукты и игрушки. Их так и называли – «американские подарки». Моя мама получила в госпитале свёрток от какой-то американской девочки – моей ровесницы. На нём было написано: «Вручить маленькой девочке, блондинке, которая похожа на меня».