Зимним декабрьским вечером, взявшись за руки, шли мои родители по скованным морозом улицам. Город, погружённый во тьму, был безлюдным. Когда маме становилось худо, отец, прижимая её к себе, просил:
– Потерпи, Леночка, потерпи, милая. Мы совсем близко.
Вдруг мама остановилась и, с улыбкой показав на большую снежинку на варежке, сказала:
– Смотри, Яша, какая прелесть! Пусть и наша дочка будет такой же красавицей…
В приёмном покое родильного дома отец размотал на маме шаль, снял шубку и, поцеловав в сухие губы, сказал:
– Ну, с Богом, милая. Роди мне дочку.
Он был уверен, что всё наладится.
Я родилась около полуночи. В первое моё утро ярко светило солнце и падал пушистый снег…
Сурова русская зима; знают её те, кто родился и вырос на Урале. Снежные метели, заметающие до самой макушки; огромные, простирающиеся далеко за горизонт белые пустынные молчаливые степи, похожие на бескрайние кладбища. Но это и сияющий голубизной и сверкающий на солнце снег, белые хлопья снежинок, морозный скрип под ногами, чудные узоры на окнах и суровый лес с огромными елями и стройными соснами, покрытыми белыми шапками…
Шла война.
Плакали вдовы, сиротели дети, падал пушистый снег…
Лежали в прабабушкиной шкатулке перехваченные траурной лентой похоронки с фронта.
Мама так и не вернулась к отцу.
Когда он собрался уезжать, мне было восемь месяцев. Я бойко бегала по кроватке и знала несколько слов – «мама», «дай» и «Маня». Как отец ни бился, я наотрез отказывалась выучить слово «папа». Он брал меня на колени и повторял:
– Ну скажи – папа.
Я молчала.
Бабушка Паша, проходя мимо, ворчала:
– На кой ей это слово, если у неё папы нет? По твоей милости, прохвост.
Мама была против этих свиданий, боясь, что я начну привыкать к отцу, и он приходил тайком. Садился у моей кроватки, играл со мной, иногда плакал.
– Вот, – сказал он однажды, – уезжаю, оставляю два самых дорогих мне существа.
На что бабушка Паша резко заметила:
– Раньше надо было думать и не пачкать там, где чисто.
За несколько часов до отъезда он пришёл попрощаться. Взял меня на руки, прижал к себе. Я заплакала, да так горько, что он вконец расстроился.
– Да ты что – каменная? – накинулся он на маму. – У ребёнка родного отца отбираешь. Наплачешься над сиротской головой!
– Лучше никакого отца, чем обманщик, – отрезала она.
– Папа, – сказала я.
Отец разрыдался и выбежал из дома.
Через много лет он говорил мне с горечью:
– Скажи мама тогда хоть одно слово, я бы остался. Гордыня сгубила нам обоим жизнь.
В одном из сохранившихся писем ко мне отец писал: «Сегодня получил твоё письмо… Очень внимательно и несколько раз читал, переживал и радовался от твоих слов и любви ко мне. Всё, что ты написала, я вынашивал много лет. Ты права, любовь к маме я пронёс через всю свою жизнь…»
На вокзале, прощаясь, отец сказал:
– Лена, поехали со мной к брату в Карпаты. Я знаю, что он тебя полюбит, а остальное как-нибудь устроится.
Она молча покачала головой.
– Как же ты, глупая, одна, сирота с ребёнком?
– Я сильная, – ответила мама.
Но часто я слышала, как она плакала по ночам в подушку. Ей было всего двадцать.
Вновь и вновь вижу одну и ту же картину из моего детства – мама шьёт мне платье. Яркий солнечный луч золотит каштановые волосы, упавшие на ровный лоб. Тень от ресниц на щеке, чуть тронутой веснушками… Скрипнула дверь, упало за окном в траву яблоко…
Как мучительно и сладко вспоминать о прошлом – стертые временем лица, ушедшие в небытие имена, угаснувшие чувства, приглушённые далёкие звуки…
После родильного дома нас забрала к себе бабушка Паша. Праведница, она считала, что мужчина, обманувший мою мать, не принесёт ей счастья.
– Как же он мог солгать тебе – сироте? – возмущалась она.
– У тебя же глаза светятся, как у малого ребёнка, – говорила она маме.
– Ты, как звёздочка, дотронешься – искришься. Не допущу, и не думай о нём. Твой отец жизнь отдал за родину, а он, сидя в тылу, дочь его соблазнил! Запомни, Леночка, если жена так настойчиво зовёт его, зная, что он её не любит, она вам житья не даст. К тому же для его матери, сестры и брата она – свой человек. Ты для них – разлучница и всегда ею останешься. Молодая ветреная девчонка, закрутившая голову женатому человеку. Кроме осуждения, ничего от них не получишь. Сам он бесхарактерный – не защитит, а девочку и без него воспитаем.