Эта мысль вдохновила Ярина, и он ухватился за нее. Свобода строить свою жизнь, свобода выбирать ее дороги… Он огляделся по сторонам, увидев вокзал в новом свете. Наверняка он не раз был здесь, но теперь, утратив воспоминания, он мог исследовать его вновь! И не только вокзал, но и Назимку, да что там – весь мир! Его охватило радостное любопытство, предвкушение предстоящего путешествия – путешествия из всегда унылого «здесь» в непременно загадочное и манящее «там» – и он отправился в вокзальный буфет. Ведь есть какое-то особое удовольствие в том, чтобы выпить перед отъездом последнюю – последнюю только в этом городке! – чашку чая, сжевать последнюю булочку, и уехать далеко-далеко, в новый мир, в невиданный ранее город к новым булочкам, другим, но, конечно же, ничуть не менее вкусным. Да, романтика всегда присуща привокзальным забегаловкам, только вот… Только вот в буфете Сталкинского вокзала ее не было. Зато здесь были грязные столы, ложки и вилки, покрытые белесым жирным налетом, увядшие бутерброды и толстуха-буфетчица, весь облик который недвусмысленно говорил «эй, чё надо?» вместо «может быть, чайку на дорожку?». Ярину хватило одного взгляда на все это великолепие, чтобы понять – нет, здесь он перекусывать не будет. Хорошо, что Орейлия собрала еды ему в дорогу.
Рядом с буфетом располагалась книжная лавка. Ярин сверился с висящим на стене расписанием, убедился, что путь ему предстоит не близкий, и решил, что книга в дорогу придется кстати. Пожалуй, что-нибудь приключенческое или историческое – хотя порой он с трудом отличал первое от второго. Однако, вокзальная лавка не предполагала столь богатого выбора. Не то чтобы в ней было мало книг – нет, ими были заполнены все полки – но, сколько бы Ярин ни листал страницы, у него не возникало и тени желания что-нибудь купить, хотя книги и стоили сущие гроши. Здесь были многотомные записи скучнейших речей о том, как наилучшим образом обустроить Империю, поэтические сборники, воспевающие зной южных земель и красоту снежных пустошей севера, правила игры в мудреную настольную игру – и ничего интересного… В итоге, под недовольным взглядом потревоженной старушки-продавщицы – ишь, ходють, выбирают тут, и какая им разница, книга – она и есть книга – Ярин купил книжку, называвшуюся «Про жизнь совсем хорошую», которая, если верить оглавлению, рассказывала об Империи Братских Народов, ее географии, истории, людях. Это будет кстати: Орейлия мало знала о делах в мире после своего изгнания, да и не особенно этим интересовалась, но, очевидно, за сорок с лишним лет страна успела основательно измениться.
Покинув книжную лавку, Ярин взглянул на старинные башенные часы. Времени оставалось еще много, больше полутора часов. Естественным выходом была бы прогулка, но Ярин уже понимал, что не увидит здесь ни парков, ни памятников, ни удивительных своей красотой зданий. Через некоторое время он, однако, вспомнил об одном интересном месте – селяне наверняка не подумали бы о нем как о достопримечательности, но парню оно казалось важным. Ярин решил осмотреть ту самую злосчастную мельницу, достижение чародейской мысли и одновременно причину изгнания этих самых чародеев в лесные чащи. Обнаружить ее было нетрудно – Ярин знал, что она должна быть недалеко от дома, ныне ставшего ратушей, а уж найти реку было и вовсе делом пустячным.
Минут через двадцать Ярин стоял перед мельницей – или, точнее, перед тем, что от нее осталось. Тяжелое, каменное здание с небольшими оконцами и толстыми стенами было полностью заброшенным. Не осталось ни водяного колеса, ни внутренних механизмов – только мертвое угловатое строение, стены которого заросли мхом, а основание – сорными травами. Да уж, основательно они возненавидели эту мельницу, – подумал парень.
– Ты, милок, не стоял бы здесь лучше. Нехорошее тут место, проклятое!
Парень обернулся и увидел сгорбленную, древнюю бабку. Завернутая в грязный, слишком теплый для летней погоды плащ, она неодобрительно глядела на парня острым взглядом белесых глаз и жевала губами. Старуха сделала несколько шагов к парню, опираясь на неструганную суковатую клюку.
– А что с этим местом не так? – спросил старуху Ярин.
– Видишь эту громадину? Это ведьмина мельница. Их целая семья здесь жила, бесопоклонников, скряг проклятущих!
– Бесопоклонников?
– Все как есть тебе расскажу, бесопоклонников и чернокнижников! – затараторила бабка, сразу вцепившись в слушателя, словно хищник в добычу, – я, когда их семейку выселяли, совсем молодухой была, но кое-что еще помню. У них в подвале целый алтарь устроен был, и идолов там столько стояло, что целую поленницу дров из них потом наломали. И каждому они песни пели. Одному для богатства, другому для здоровья, третьему для счастья, четвертому для успешного колдовства… Разве ж приличному человеку столько всего нужно? Скромнее жить надо!
Ярин издал звук, который, как он понадеялся, старуха примет за согласие. Та, между тем, продолжала:
– И через колдовскую силу тех идолов, весь город они в своих лапищах зажали. И шахты у них, и железная дорога, и паровозы! А ведьма их еще и мельницу выстроила, чтоб, значит, совсем наша жизнь непроглядной стала, чтоб и за хлеб колдунам растреклятым платить! Мы-то все понять не могли – ну как у них все получается? А потом батюшка к нам приехал из самой столицы и растолковал – так мы сразу все и поняли. Они, выходит, бесам поклонялись, только именовали их по-другому, джинны, что ли? Но суть-то одна! Везде бесовщина, только в Церкви простому человеку спасенье. А ведьма, пока в Академии училась, сделку с нечистой силой заключила! Так нам батюшка и говорил. Одни беды от всех этих академий. Черти ей нашептали эту мельницу построить. Каждое полнолуние повозка к мельнице подъезжала, на козлах – всадник весь в черном, посмотришь на него, и мороз до костей пробирает. А в повозке той – кости! Ведьма те кости в муку молола и в хлеб добавляла! Вот как батюшка рассказывал!
– Может, врал батюшка? – не выдержал Ярин. Что за бред! Его было тяжело даже слушать, не говоря уж о том, чтобы поверить.
– Да ты что же? – ужаснулась старуха, – как можно? Ему какой резон врать-то? И все складно получается: колдунья и на зерне экономила, и нас колдовскими чарами опутывала. Да ты посмотри на эту громадину – разве можно ее без нечистой силы построить? Тут каждый угол ей пропитан. Когда чернокнижников прогнали, наши-то, городские, сами по первости муку молоть начали.
– Вот прямо так, после костей? – поднял брови Ярин.
– А что поделать, кушать-то хотелось. Но все равно затея гиблая оказалась – черные силы даже Церковь вывести не смогла. Мы батюшку-то позвали из Храма, так он три дня вокруг ходил да злые силы отгонял. Да все не в прок. Как-то раз, хоп – встала мельница. Ишка, мельник, полез посмотреть, что там и как, а жернова его ка-ак втянут! Сгинул человек. Потом следующий мельник, Мареш, на праздник принял чуток на грудь, и – оп! – поскользнулся на ровном месте и шею себе свернул. Проклято место! Решили сжечь да разломать.. что могли – сожгли, а вот разломать не получилось. Так и стоит, анафема эдакая.
Ну конечно, Орейлия строила на совесть, – улыбнувшись про себя, подумал Ярин.
– А ты, внучек, откуда будешь? Не припомню я тебя, и видок у тебя какой-то… не нашенский! – отвлеклась от своих воспоминаний старуха, оглядывая его своим колючим взглядом с головы до ног. Глаза ее вдруг сузились, – и чёй-то ты в лесу делал, вон, листочки у тебя на штанах, ась?
– Да я, бабушка, к тетушке приезжал, сейчас обратно поеду, бежать мне нужно, а то поезд мой уедет, – встрепенулся Ярин, притворно улыбаясь и отряхивая брюки, – доброго здоровьица вам, – и быстро пошел обратно на вокзал, провожаемый насупленным и подозрительным взглядом бабки.
Басни старой карги про чернокнижие отняли довольно много времени, поэтому на вокзал Ярин возвращался быстрым шагом. До отправления поезда оставалось всего минут десять, и Ярин намеревался было посетить в туалет, но на подходах его довольно грубо оттолкнул усатый мужик средних лет в форме железных дорог и с увесистым чемоданом в руках. Вместе с вытянутым белобрысым хмырем, бросившим скрипучим голосом «прочь с дороги, деревенщина», они ввалились в уборную и немедленно заперлись изнутри. Раздраженный хамством, Ярин, нахмурившись, вернулся в зал, уселся на лавочку и принялся смотреть по сторонам, периодически косясь в сторону уборной.