Работа была несложной, и очень уже во второй день Ярин менял заготовки, настраивал резцы и толкал обод ровно с той скоростью, с которой было нужно, совершенно не задумываясь. Когда парень уже было решил, что освоился, к нему подошел Тарп, и, нахмурясь, произнес укоризненным голосом:
– Ты что это делаешь?
Ярин растерялся. Разве что-то не так? Перед ним лежали полсотни сделанных сегодня шурупов: парень проверял каждый из них, и они выглядели безупречно, но, видимо, он все-таки ошибся… Тарп, между тем, продолжал:
– Тебе сколько по плану установили? Тридцать штук. А ты сколько наделал?
– Э-э-э… Но ведь я, я могу работать лучше, – озадаченно забормотал Ярин, чувствуя себя сбитым с толку.
Тарп удивленно посмотрел на Ярина, вздохнул и покачал головой, будто бы разговаривая с несмышленышем:
– И зачем тебе это?
Действительно, зачем? Было не так-то просто ответить на этот вопрос. Ярин сам не заметил, когда именно привык трудиться на совесть. Орейлия всегда работала именно так – халтуря, ее семья не выжила бы в Железном Лесу – но ей никогда не приходилось прилагать особых усилий, чтобы научить тому же и Ярина. Это получалось как-то… само. Без особых усилий, причин и целей. Поэтому Ярину пришлось соображать на ходу:
– М-м-может, мастер мне зарплату поднимет?
– Нет, мастер тебе план поднимет. И мне заодно. Оно тебе надо? – и, не дожидаясь ответа Ярина, сказал, – вот и мне не надо. Тридцать два сдашь сегодня, а остальное – с завтрашней партией.
– А почему тридцать два, а не тридцать?
– Потому что хороший работник должен план перевыполнять, – подняв палец вверх, наставительно сказал Тарп, и, заметив, что Ярин снова открыл рот, быстро добавил:
– Но не слишком сильно!
– Тогда я приду завтра на работу попозже? – сказал Ярин, надеясь подольше поспать: рабочий день в Империи начинался с рассветом, и это очень сильно расстраивало любившего поваляться с утра подольше парня.
– С чего ты взял? – удивленно поднял брови Тарп.
– Так ведь работы меньше?
– Ну и что? Как-то ты все усложняешь. Рабочий должен проводить в цеху ровно восемь часов в день, производить три десятка шурупов, и получать две сотни золотых в месяц. Понятно?
Действительно, что ж тут не понятного? Однако Ярину пришлось немало потрудиться, чтобы перенять у своих коллег по цеху ту ленивую, слегка сонную неспешность, которая позволяла им весь день выглядеть занятыми, и при этом точно укладываться в план. В первые дни он постоянно одергивал себя, чтобы не увлекаться и не работать слишком быстро, периодически отрываясь от станка, чтобы выпить чаю, почитать газету, перекинуться парой слов с сослуживцами… Поначалу было трудно, но потом Ярин приспособился и практически ничем не отличался от других рабочих, так же искусно имитируя труд. В этом ему помогали книжки – пока остальные курили трубки или украдкой распивали самогон из тонких, приспособленных для ношения во внутреннем нагрудном кармане фляжек, Ярин, спрятавшись за своим верстаком, читал какую-нибудь книжку о волшебстве огня и пара. Ярин одалживал их у Калыты, одной из старух общежития. «Посмотри у меня на антресолях», – предложила она, когда он за чаем пожаловался, что не смог достать нужных учебников в магазине. Встав на табурет, открыв створки и сунувшись в царство пыли и ветхости, он так и опешил: у Калыты были собраны настоящие сокровища! Конечно, выбор был не тот, что у Орейлии, но для отставной счетоводки цеха это было очень внушительно. Оказалась, что эта коллекция была собрана ее мужем, чародеем-любителем, который собирал эту коллекцию в течение всей жизни – а после его смерти она вот уже как семь лет невостребованной пылилась на антресолях.
Это было очень кстати. Теперь, когда он снова придет в Академию, у него будут и знания – ведь он так много узнал всего за одну зиму, а теперь у него впереди был целый год! – и рабочий опыт, служивший дополнительным преимуществом. Он понимал, что снова столкнется с Феодимом, или с кем-то ему подобным, а значит, ему были необходимы все возможные преимущества. Ярин твердо намеревался поступать еще раз: грезы об Академии были ценны еще и потому, что собственно работа очень скоро начала его попросту бесить. Кем он был в этом цехе? Приложением к станку, несовершенной и малоэффективной заменой паровому двигателю, и каждый раз, когда Ярин касался обода машины, он чувствовал, будто маленькая частичка сознания и человечности покидает его. Не единожды уже он дивился тому, что эти станки, питающиеся силами людей, превращающие их в свои придатки, вообще еще использовались. Ведь эта конструкция, на которой он работал, была открыта вместе с самыми первыми магическими искусствами, триста лет назад!
Триста лет назад… Ярин часто задумывался о том, на что был похож тогда Сегай. Мир без капли волшебства. Учебники истории – парень читал и их тоже, чтобы понять порой странноватые обычаи Империи – называли то время золотым веком, но этого Ярин не понимал. Все, что окружало его – стул, на котором он сидел, одежда, которую он носил, пища, которую он ел – все было создано с помощью колдовства: ткацких станков, тракторов, алхимии… Не так-то просто было представить жизнь, а тем более – счастливую жизнь, без магии.
Сегодня Ярин читал как раз об этом: позавчера он откопал очередное сокровище, древнюю книжку, чудом пережившую костры Освобождения, на которых Церковь сожгла все труды, что хоть как-то расходились с ее доктриной: например, рассказывающие о Владычестве что-либо, кроме описания страданий порабощенных народов. Как эта, например. Из нее Ярин узнал, что колдовство пришло на Сегай с Ашалайи, далекого острова, покрытого непролазными джунглями в которых кишели ядовитые растения, дикие звери и насекомые, один укус которых приносил смертельную болезнь. Долгое время Ашалайя считалась самым отвратительным и опасным уголком мира, на который мореплаватели высаживались лишь по великой нужде – переждать бурю, пополнить запасы пресной воды, залатать пробоину… Как-то раз по подобной причине к острову причалила «Ормелла», небольшая торговая шхуна, отплывшая от эльфийских берегов к гоблинским поселениям Загорья в поисках специй, слоновой кости и приключений. Вместе с матросами на Ашалайю высадился и корабельный знахарь, по счастливой случайности бывший не каким-нибудь доморощенным коновалом, а молодым жрецом Храма Таодена из Ларсоли.
Во сне лекаря почтил визитом сам Таоден, рассказав, что во время своего последнего визита на Ашалайю он кое-что забыл здесь. Безделица, одна из тысячи ей подобных, в его эпоху, в нынешнее время она могла стать его даром, его наследием народам Сегая. Подробно объяснив, где это лежит и как выглядит, Таоден направил лекаря в путь, и наутро тот, преодолев страх и опасности острова, нашел подарок Таодена под полуразрушенной каменной скамейкой на западном побережье острова. Подарок оказался книгой, и открыв ее, лекарь увидел чистые страницы.
В его сердце не поселилась досада или обида – в конце концов, как может простой смертный обижаться на великого джена? Он привез книгу на корабль, и в следующую ночь Таоден явился ему снова и сообщил слова – первые волшебные слова в истории Сегая. После их произнесения, на страницах книги проступили буквы – ночью они светились лунным светом, а днем – чернели угольными штрихами.
Лекарь умел читать и писать – большая удача в старое время, когда грамоту разбирал хорошо если один из сотни – но, наверное, самая большая удача заключалась в том, что ему хватило ума не рассказать ничего о своем приключении команде. В противном случае он, возможно, стал бы известен как величайший фокусник своего времени, или, напротив, был бы безвестно похоронен на острове как проводник темных бесовских сил – кто знает? Но знахарь в тайне донес волшебные слова до своего Храма, где он и его единоверцы потратили много лет на чтение и расшифровку того, что стало называться Ашалайским Гримуаром.