Эжан, разумеется, не одобрял этих вечерних посиделок: рабочие казались ему слишком грубыми и неотесанными. Может быть, что-то в этом и было – по крайней мере, никто из них не заканчивал Академий – но зато, думал Ярин, они не ворчат постоянно по поводу и без повода, и поговорить с ними можно не только на работе и не только о ней. В любом случае, это лучше, чем куковать в гордом одиночестве в общежитии, или, например, водится с гоблинами.
Ярин испытывал к этому народцу смесь брезгливости, отвращения и, чего уж скрывать, страха со времени случайного знакомства с Лершиком, достойным и типичным представителем своего рода. Гоблины, работающие в цеху, никак не улучшили этого впечатления. Наглые, грубые и пакостливые, они строили свою жизнь по своеобразным диковатым законам, которые, к тому же, разнились в зависимости от места рождения, цвета кожи, семьи и воспитания. Одни гоблины наотрез отказывались есть говядину, и даже сама мысль о подобной пище вызывала у них отвращение и агрессию – такой гоблин мог подойти к человеку, жующему в парке бутерброд с колбасой, и выбить еду из его рук. Другие в любое время года ходили в презабавнейшей шапке, сдвинутой на затылок так, что она напоминала колпак, или же брили голову и требовали того же от других, иногда насильно постригая слишком «патлатого», на их взгляд, прохожего. Самые грязные ругательства были в порядке вещей, и гоблины обильно перемежали ими свою речь, но в то же время сравнительно безобидные эпитеты порой воспринимались как смертельные оскорбления, смыть которые можно было только дракой. Не все правила гоблинов были бессмысленны – так, гоблины всегда мыли руки после уборной и отказывались сидеть на голой земле, предпочитая устраиваться на корточках. Беда же заключалась в том, что все это хитросплетение законов, обычаев и поверий было для гоблинов чрезвычайно важно, но никакая другая народность была не в силах в них разобраться – не говоря уже о полном отсутствия желания это делать – что часто приводило к брани и дракам, возникавшим буквально на пустом месте.
Пожалуй, именно это было самой неприятной чертой этого рода. Своей непредсказуемостью они напоминали бродячих собак: никогда не знаешь, лизнет она руку или же набросится, если попытаться ее покормить. В случае чего, собаку можно отпихнуть, но штаны все равно будут разорваны, а настроение – испорчено, и к тому же Ярин не был вполне уверен в своих бойцовских качествах. Да, в поезде ему удалось справится с троими, только вот он так и не понял, каким образом – странное ощущение струящейся по венам силы больше никогда не возвращалось к нему. Да он и не хотел его… ну, почти. Как ни привлекательно было это чувство, оно все-таки было ненормальным, вполне возможно, бесовским, и в любом случае опасным – ведь Феодим чувствовал это, а значит, могли почувствовать и другие. Поэтому Ярин не старался повторить тот опыт, ровно как не пытался больше проникнуть в тайну собственного появления в домике посреди леса. Судя по его аккуратным расспросам, подобного в Империи не происходило – а все необычное, как правило, связывалось с бесовскими силами. Он больше не хотел, чтобы эти странности и загадки разрушали его устроенную, такую нормальную жизнь.
Дни сменяли друг друга, каждый из них был похож на предыдущий, неизменные «общага – работа – тусовка – общага». Промелькнули дни Основания Империи и Народного Единства – так с повеления императора Тарешьяка стали называться исстари отмечаемые праздники Лета и Жатвы. Старые названия, принятые в культе дженов, были запрещены, чтобы не будить лишних воспоминаний и расспросов, но поскольку народ привык праздновать именно в эти даты, праздники сохранили, просто переименовали. Близился день Героев Труда, бывший праздник Урожая, который всегда приносил в Назимку настоящую осень, холодную и дождливую. Но до него оставалось еще дюжина последних дней лета, солнечных, но не жарких, особенно красивых из-за окрасившихся в желтые и багровые тона деревьев. Один из таких дней застал Ярина за ремонтом прачечного шкафа.
Это было громоздкое и тяжелое сооружение для стирки простыней и наволочек из соседнего постоялого двора. Работа была совсем не сложной – заменить детали тут, почистить и смазать там – и он сделал ее сам, от начала и до конца. Эжан уже доверял ему подобные задачи, и даже более сложные, а сам брался за дело лишь в том случае, если заказов становилось слишком много. Все остальное время эльф пропадал неведомо где: иногда он приходил на пару часов с утра, иногда являлся лишь к обеду, а то и вовсе отсутствовал в цехе два-три дня. Никто, впрочем, по нему и не скучал: ведь Ярин был гораздо приятнее в общении, и рабочие были рады возможности обратится к чародею по поводу поломки и не нарваться при этом на поучительную лекцию об их умственных способностях. В цехе поговаривали, что Елсей может и вовсе уволить Эжана, но в этих словах было больше желания, чем реалистичности: Ярин не мог официально занять место механика без соответствующего диплома Академии, а механик в каждом цехе должен был быть обязательно, пусть даже самый захудалый – так приказывал неведомый никому, кроме распорядителей цехов, документ со странным названием «штатного расписания». Все мебельные цеха Империи кроились по одному и тому же образцу, рассчитанному Латальградскими мудрецами – столько-то плотников, столько-то сборщиков, механик, распорядитель, буфетчица…
Эжан отсутствовал и сегодня, поэтому именно Ярину выпала удача пообщаться с Танаей – дочкой содержателя постоялого двора, молодой красавицей, только что справившей семнадцатилетие, с каштановыми волосами, большими синими глазами, и доброй, искренней улыбкой, от которой на ее щеках появлялись трогательные ямочки. Она радостно улыбнулась, узнав, что заказ уже готов, словно удивившись тому, что Ярин управился точно в назначенный им самим срок, и отблагодарила парня добрым словом и гостинцем от своего отца – крупной серебряной монетой. Это не был имперский золотой – на монете был отчеканен орел и рубленые гномьи письмена. Ярин удивленно посмотрел на девушку, ведь платить нужно было мастеру Елсею, и в любом случае общепринятыми деньгами. Мастеру же в качестве обычной и практически обязательной благодарности за честно выполненную работу полагался небольшой пузырек мутноватой водки. Для женщины это была бы коробка шоколадных конфет. Но монета? Таная хихикнула:
– Постоялец потерял. Целый кошель, представляешь? А с виду самый обычный человек был… Купить на эти деньги все равно ничего нельзя – вот отец и раздает как сувениры.
В Латальграде, вроде бы, существовали валютные магазины, где иностранцы, изредка приезжающие в Империю поработать, и еще реже – подивиться на диковинки здешней жизни, могли отоварить свои кроны и марки. Рассказывали, что в таких магазинах можно было купить абсолютно все: и молоко, и колбасу, и даже, как бы невероятно это ни звучало, мясо! Впрочем, доподлинно установить справедливость этих легенд было довольно сложно: граждан Империи в эти магазины для приезжих на порог не пускали, да и взять диковинные деньги им было неоткуда. Впрочем, в Назимке эти разговоры были довольно абстрактными – в здешней глуши отродясь не видывали ни иностранцев, ни их денег, ни магазинов для них.
Ярин помог приехавшему вместе с девушкой на повозке дворнику загрузить шкаф в телегу. На прощанье Таная сказала Ярину:
– Молодцы вы, быстро сработали, спасли мои ручки от стирки. Эх, – добавила она мечтательно, – вот бы вам выдумать такую штуку, чтобы посуду мыть! Тогда б моя жизнь совсем беззаботной стала.
Ярин попрощался с Танаей, мельком удивившись: неужели такой штуки до сих пор не выдумали? Никогда раньше он не задумывался о приспособлении для мытья посуды, но, как сейчас оказалось, был совершенно уверен, что это – вещь совершенно обыденная. У Орейлии, впрочем, не было ничего подобного – но, с другой стороны, и посуды у нее было немного. Парень продолжил работу, то и дело отвлекаясь и думая о мытье посуды. Ведь он точно видел такую штуку раньше. Вот только как она выглядела?