Хорошее настроение девушки померкло, едва она вспомнила об «Универсальном магазине» и пропавшей памяти, и она заоглядывалась по сторонам, прикидывая, чем бы ей заняться. Если найти какое-нибудь увлекательное дело, в которое она сможет погрузиться целиком, то у нее не останется времени на то, чтобы горевать по своей судьбе, которая была, в сущности, очень незавидной: одна, без семьи и друзей, еще и без памяти, в городе, который постоянно казался ей каким-то… Сказочным, что ли? Императоры? Наместники? Инквизиция? Нет, все эти слова она, конечно, знала, но отчего-то не воспринимала их в качестве описания действительности. Впрочем, возможно, дело было в ней, а не в городе? Слишком уж она перенервничала в этом подвале, потому, наверное, и казалось ей все происходящее каким-то нереальным: вчера, например, она не столько шла по улицам, сколько наблюдала за своей прогулкой как бы со стороны, как будто читая книгу о самой себе, плутающей в мире церквей, империй, прекрасных дам и приключений.
А вот и ее рыцарь. Иан, наряженный в черные брюки и теплый вязаный свитер, из-под глубокого выреза которого виднелась белоснежная рубашка и бордовый галстук – и как только у него получается, ведь он живет почти что под открытым небом? – ходил по площади и просил у прохожих минутку их времени, чтобы поговорить о свободе. Людей с утра было немного – Алия еще вчера подметила странную пустоту улиц, объяснявшуюся тем, что почти все обитатели города работали по строгому расписанию, по восемь часов с восхода солнца, и им запрещалось покидать свои рабочие места без веской на то причины. Конечно, здесь, в центре, на пересечении множества путей, народу было больше, чем на окраинах, где бродила Алия, но значительно меньше, чем она ожидала увидеть на главной площади города. В основном, мимо Иана проходили пожилые люди, мамы с детьми да прогуливающая занятия молодежь. Громким, хорошо поставленным голосом с проникновенными интонациями, Иан рассказывал им последние новости, раз за разом обращая внимание слушателей на чинимый епископом произвол, и просил подписать петицию. Алия решила присоединиться к нему, чтобы ненавязчиво, без вопросов, узнать побольше об этом странном городе. Только поэтому. Не потому, что высокий, красивый блондин ей нравился. Только вот тонковат он. И уши какие-то странные…
Проповеди Иана не имели большого успеха. Прохожие, по большей части, устремляли взгляд вперед, мимо парня, или в землю, ускоряли шаг и на всех парусах проносились мимо, бурча что-то себе под нос. Те же, кто все-таки останавливался послушать Иана, были, как очень скоро обнаружила Алия, в массе своей трусоваты, нерешительны, а то и попросту глупы или зловредны. Через час-другой Алия уже радовалась, что не помнила своего детства. Очевидно, что она такая же щачинка, как и все эти прохожие, и, если бы потерянная память не давала ей возможности изображать приезжую в том числе и перед самой собой, то ей было бы очень, очень стыдно за своих земляков.
Некоторые, в основном молодежь, едва услышав слова Иана о беспутстве Церкви, горячо соглашались с ним: они, перебивая, начинали взахлеб рассказывать какую-нибудь историю о самих себе или знакомых. Кого-то лишили премии на работе, потому что Искатели выяснили, что он два раза за месяц поругался с женой – Ариан не одобрял, среди прочего, и супружеских ссор. Другому прохожему, который неожиданно для Иана оказался не по годам взросло выглядевшим школьником, объявили бойкот в школе за увлечение музыкой «оттуда» – впрочем, этот бойкот исполняли только зануды и зубрилки, общаться с которыми у него все равно не было никакого желания. Встречались и леденящие душу истории о пенсионере, которого отправили в Монастырь только за то, что он без всякой задней мысли подтерся в общественной уборной газетой, на передовице которой был изображен император Галык – какой-то искатель не поленился проверить мусор даже в этой корзине. Как он ухитрился впоследствии обнаружить ослушника, осталось покрытой мраком тайной.
Возмущение этих прохожих было столь горячим и искренним, что Алия каждый раз думала: ну уж теперь-то, узнав о своих единомышленниках, восставших против тирании Церкви, этот человек просто обязан к нам присоединится. Как бы ни так. Лишь только разговор переходил от выражения возмущения к конкретным действиям – например, подписанию обращения за отставку Ариана, или хотя бы за освобождение Раслава – как собеседники Иана сразу же теряли всю свою решимость.
– Ну зачем же так? – забормотала хорошенькая, скромно одетая девушка, испуганно округлив глаза, – вот так сразу? А вдруг еще худшего пришлют?
– Собирать петиции вот так, в чистом поле – занятие глупое и вредное, – авторитетно заявлял хорошо одетый молодой мужчина, – нужно без лишнего шума обратиться с челобитной к Бернду, он во всем разберется, и освободит вашего Раслава. А так вы только хуже сделаете, со своими требованиями. Уже подавали такую? – и, услышав утвердительный ответ и короткий рассказ о таинственном исчезновении в недрах управы, не менее уверенно прибавил:
– Значит, нужно подать еще раз!
– Ну, может, мне и не нравится то, что они делают – но ведь у них наверняка есть на то свои причины, правильно? – вывернулся проходящий мимо парень, – может быть, очень веские! Нельзя вот так сразу осуждать, надо сперва во всем разобраться.
Иными словами, каждый из прохожих находил дюжину оправданий для того, чтобы ничего не делать. Некоторых, впрочем, хватало на то, чтобы пожертвовать несколько золотых на нужды лагеря. Такая щедрость не была удивительной: ведь на деньгах не было написано имени жертвователя, и, кинув в копилку несколько монет, можно было успокаивать свою совесть фразой «я сделал все, что мог», и даже ощущать некую сопричастность к правому делу, оставаясь при этом в полной безопасности.
Впрочем, эти люди были еще не самыми худшими. Для своих проповедей Иан старался выбирать прохожих помоложе, или людей, одежда и внешний вид которых говорили о достатке. Иногда он, впрочем, пытался обратиться к простому народу. Лучше бы он не пробовал.
– Да как вы смеете! Церковь – мать, Император – отец! Какие обыски, какой Раслав, знать ничего не знаю, и знать не хочу! Как вы можете так оскорблять простых верующих людей? – аж задохнувшись от возмущения, выпалила краснолицая женщина с маленькими глазками и картофелеобразным носом, едва лишь услышав Иана.
– Ты, сопляк, мал еще, указывать епископу и наместнику, – прохрюкал средних лет жирный мужик, – поживи сначала на свете как следует, а потом выступать будешь.
– Все так живут, и вы живите, не вякайте, ишь, какие – больше всех им надо! – в тон ему продолжил проходящий мимо парень в рабочей одежде.
А сгорбленный старикашка в длинном коричневом плаще и широкополой шляпе, с высохшим морщинистым лицом, блестя стеклами очков в тонкой серебряной оправе, и вовсе устроил целое представление, начав с Ианом препирательство зычным голосом военноначальника мелкого чина.
– Вы – всего лишь пешки в игре Бернда и Ариана, – заявил он, – городская управа заплатила вам за растление городской веры!
– Зачем бы управе это делать? – в искреннем изумлении поинтересовался Иан.
– Известно зачем, – приосанился дедок, – наша ратуша полна предателей, вольнодумцев и еретиков. Ариан их прищучил, вот они и задумали убрать его чужими руками. Вашими руками! Ну-ка признавайся, негодник, сколько тебе дали за твои проповеди против светлейшего?
– Вам так сложно поверить, что человек совершенно бесплатно может быть против обысков и похищений?
– Да нет никаких обысков! Это выдумки, которые…
– Да как это нет! – возмутилась женщина с простым лицом, которая вместе с другими прохожими окружили Иана и его собеседника, чтобы послушать перебранку, – еще как есть! Моего сына вчера обыскали из-за какой-то дурацкой настольной игры. Часы дедовы отобрали, сволочи.