– Я же говорил, это мои шпоры по астрологии! – в отчаянии простонал сидевший в другом конце клетки парень.
– Молчать! – выкрикнул Бернд и приказал удалить разговорчивого парня из зала суда за нарушение порядка и неуважение к суду. В последующие дни его в суд не возили, посадив в карцер околотка.
Выступили на суде и пострадавшие граждане, свидетели обвинения. Сухонький седой мужчина рассказывал о бесчинствах, творимых заговорщиками на площади:
– Они молились идолам и водили вокруг них хороводы! Вот все как есть рассказываю. И это на Щачинской земле, в полста шагах от Разлома! Я вам скажу, что они делали. Они пытались бесов вызвать снова, вот!
Ему вторила толстая бабища:
– Мой сыночек, как всю эту бесовщину увидел, совсем от рук отбился. Старшим стал грубить, учителей не слушается. Развращают молодежь! Наместник, пожалуйста, защитите наших детей от всего этого, они не должны видеть эдакой мерзости.
– Я к нему такой подхожу, а он мне на тебе! – пыхтел побитый при задержании городской стражник, – это ж какое неуважение! Я неделю после этого есть не мог, палец у меня на руке вот распух, и сплю теперь плохо.
После каждого такого свидетельства обвинитель покачивал головой и цокал языком. Закончив допросы, он высказал свою просьбу к суду: признать всех арестованных виновными в государственной измене и мятеже, и приговорить их к тюремному заключению – по пятнадцать лет каторжных работ на рудниках Тролльих Земель.
В зале послышался шепотки, затем ропот – и тут же заливисто, с подвыванием залаяли собаки, успокоившиеся лишь после того, как все прочие голоса в суде смолкли. Воцарилось молчание. Пятнадцать лет… – отрешенно подумала про себя Штарна. Сейчас ей восемнадцать, а будет – тридцать три. Вся жизнь, вся молодость, первая любовь, свадьба, рождение сына, а может быть, дочери… В общей сложности двести сорок лет молодости, из которых прокурор отчеканит себе медаль, а Бернд выкует цепи для города, чтобы еще несколько лет наслаждаться своей властью.
– Это только предложение прокурора, – прошептала ей на ухо Хана, – Бернд назначит меньше, увидишь! Ведь он известен своим чувством справедливости, да и наверняка не упустит шанса показаться милосердным! Он вообще может признать нас невиновными!
Да, Штарна слышала такое и раньше. Все же понимают, что это ерунда – ну задержат, ну пожурят и отпустит, никакого ареста не будет! Это просто арест, следователь скоро поймет, что я ни при чем, и отпустит меня. Это всего лишь вопросы следователя, а не его выводы, поэтому бояться нечего. Следователь – дурак и ничего не понял, но ведь обвинитель не может всерьез поверить в этот бред про подпольщиков! И вот сейчас последнее: судья может признать нас невиновными.
Конечно, сидя в околотке, Штарна мало что могла сделать, но ее не покидало ощущение, что точно такая же цепочка несбывшихся надежд на мудрость и разум высоких чинов встречалась в ее жизни и раньше. И каждый раз она становилась поводом отказаться от сопротивления – зачем, ведь все еще может выправиться само по себе? Увы, но каждый раз события оборачивались самой худшей стороной, а борьба становилась запоздалой и оттого бессмысленной.
На следующий день впервые подал голос приставленный к ним адвокат: мужчина средних лет, высокий и меланхоличный, с резкими бороздами на щеках и тусклыми серыми глазами, глубоко запавшими в глазницы, он до сих пор сидел в равнодушной задумчивости. До суда наивная Штарна думала, что им позволят выбрать себе защитника – тогда, может быть, Гедеон смог бы помочь ей, ведь его родители вращались в высших кругах… Но, как оказалось, их дело было делом особой важности, затрагивало вопросы иностранных шпионов и безопасности Империи, а раз так, то и участвовать в процессе мог лишь человек, одобренный Церковью – чтоб не выболтал потом никаких государственных тайн и секретов. И вот к ним приставили этого долговязого хмыря, который откровенно скучал во время прокурорских речей. Защитник был нужен на суде не для того, чтобы кого-то защищать: просто горожане любили весь этот флер важности и авторитета, черную мантию судьи и его молоток, толстые стопки бумаги на столе у прокурора, речи адвоката, борьбу умов и доказательств… Приходилось худо-бедно соответствовать народным чаяниям, но зато и результат превосходил все ожидания: простой люд верил в любую белиберду, если она была произнесена в правильных декорациях.
Хмырь встал и заговорил медленным, тихим голосом, не отводя глаз от клетки с арестантами. В его взгляде чувствовалось пренебрежение, неприятие, а может, и ненависть.
– Родина – это самое святое, что есть у человека. Мы живем во благо нашей страны, мы трудимся для ее богатства. Любой, кто ставит свои жалкие мысли и желания выше, чем интересы государства – преступник, и любой, кто пытается государству навредить – изменщик. И наказание, которое потребовал уважаемый обвинитель, вполне соразмерно тяжести измены.
Хмырь замолчал, и Штарна уныло вздохнула.
– Однако, – внезапно вновь подал голос защитник, – было ли это преступление в данном случае?
В зале вновь пробежал шепоток, и вновь залаяли собаки. Сидевший за судейским столом Бернд нахмурился – очевидно, по сценарию речь адвоката не предполагала продолжения.
– Обвинение утверждает, что беспорядки организовал заграничный шпион. Сам шпион не пойман, его личность не установлена. Но я хотел бы спросить – как он попал в город?
Молодец, – мысленно поблагодарила тогда адвоката Штарна. Вопрос и в самом деле был не из простых. Переправа через западную границу была невозможна из-за Тумана – в этом не было сомнений, все видели, к чему привела Иана попытка перебраться через Разлом. Он и вправду взлетел, как говорили некоторые, или просто высоко прыгнул? Из-за метели и начавшейся драки она так ничего и не поняла. Север Щачина прикрывали скалистые горы, и, сколько бы щачинцы не пытались пробраться через них в Горные Города – а несознательных, которые отчего-то туда рвались, хватало – никому это не удавалось, слишком отвесны были скалы, а немногочисленные горные тропы прикрывали сторожки. На Юге лежало Срединное море, побережье которого было огорожено колючей проволокой на многие мили, и, опять-таки, хорошо охранялось. Охрана границ находилась в ведении наместника Бернда, который, судя по всему, почувствовал намек, и оттого чуть заметно нахмурился.
– Если пробрался один человек, то это означает, что могут быть и другие, – продолжал меж тем защитник, – возможно, десятки, или даже сотни. Но, конечно, все мы знаем, что государственная граница находится на надежном замке благодаря Наместнику Бернду. Однако откуда в таком случае мог взяться этот один?
– Что же касается распространения вредных мыслей и одурачивания горожан… Разве мы не знаем, что граждане Империи довольны и счастливы, и среди них вредные мысли не распространяются? Или, может быть, обвинитель хочет сказать, что в Щачине к вредным мыслям склонны особенно сильно? А почему? С кого за это спросить? – казалось, защитник тоже читает обвинительную речь, только совсем не подсудимым, – мне кажется, уважаемый прокурор говорит вздор. Достопочтимый Бернд никогда бы не допустил подобного во вверенном ему городе. А значит, горожане наверняка противостояли вредным мыслям со всем присущим добропорядочным верующим упорством.
– А что до массовых беспорядков… Будьте добры, – попросил он стражника-свидетеля с расстроенным сном и пищеварением, – встаньте рядом с заключенными.
Стражник, здоровенный тролль, подошел к клетке со стороны Штарны, опасливо глядя на нее – видимо, поддавшись общему настроению, и впрямь уверовал, что девушка набросится на него, пробравшись через прутья и раскидав собак. Теперь, когда он стоял вблизи, стало очевидным: она едва доросла до его груди, и была раза в три тоньше.
– Я бы хотел, чтобы художники запечатлели это, – обратился адвокат к сидящим в зале художникам, – хотя бы наброском. Неужели достопочтенный Бернд отбирает в Стражу людей настолько беспомощных, что они не могут справиться с женщинами и детьми. Это же женщины! И дети!