– Или к матушке Алтемье сходи, – добавила вошедшая Милана, – она в соседнем дворе живет. Мы с дочкой у нее в прошлом году были.
На нее возмущенно уставились и Калыта, и Жирка.
– Да ведь она же ведьма! С бесами знается, – заявила Жирка.
– И дерет три шкуры, без штанов останешься, – добавила Калыта.
– Церковная больница! Народные рецепты! – заорали старухи одновременно, и Милана предпочла ретироваться с кухни.
Ярин последовал ее примеру. За спиной Жирка и Калыта продолжали браниться, и от этого у него заболело уже не только ухо, но и голова. Яйцо не помогало, и Ярин решил отправиться в церковную больницу.
Ярин прошел несколько кварталов, и остановился перед величественным трехэтажным каменным особняком старой застройки, оставшимся еще со времен Владычества. Когда-то здесь жили непростые люди – об этом свидетельствовала и каменная ограда вокруг небольшого садика перед домом, и мощеные камнем дорожки. Правда, прекрасные некогда цветники уже давно превратились в грязноватые пожухлые газоны, витражные окна заменили простыми, мутноватыми стеклами, а на месте фонтана красовался традиционный – и, надо сказать, весьма уродливый – гипсовый лик отца Латаля. Теперь здесь располагалась церковная лечебница: после Освободительной войны немало таких домов по всей стране осталось без хозяев, и Церковь нашла им достойное применение, открыв десятки больниц и школ для бедняков.
Открыв тяжелые деревянные двери, на которых под облупившейся краской еще виднелись полустертые временем резные узоры, Ярин незамедлительно обнаружил очередь за направлениями к лекарям, заполнявшую почти весь холл, и покорно встал в ее конец. Прошли первые пять минут, затем вторые… Время тянулось медленно, ухо то тихонько ныло, то начинало резко, пронизывающе болеть. Чтобы хоть как-то отвлечься, Ярин принялся рассматривать окружающих.
Очередь выглядела на удивление бодро и весело. Недалеко от Ярина стояли бабушки, пожилые троллихи и гоблинши, и внимательно слушали рассказ своей товарки о том, какая удача ей улыбнулась вчера – она нашла баклажаны на два гроша за фунт дешевле, чем обычно. «Жаль только, далеко», – сокрушалась рассказчица, – «битых два часа тележку волокла». Тележка, кстати, была тут же, при ней, холщовая в зеленую клетку с черными, массивными железными колесами и такой же ручкой. Престарелые пациенты мужского пола также образовали клуб по интересам, только обсуждали они не цены на овощи, а международное положение. От них Ярин узнал, что Саракенская знать продалась Альянсу, затеяла антинародный мятеж и осадила город, но Миджалелю пока удавалось удерживать его.
Из толпы резко выделялся неразговорчивый мужчина лет тридцати пяти – бледный, с покрытой испариной лбом и темными кругами под глазами, он стоял в стороне с закрытыми глазами, оперевшись на стену. Этот человек и впрямь выглядел неважно, но стоял как все и не жаловался, дисциплинированно пропуская вперед ветеранов Великой Войны, которые здесь, как и в большинстве других учреждений Империи, имели право внеочередного прохода. Тем же правом пользовались люди, которых врачи приводили с собой: они и вовсе оставались в стороне от очереди, а лекарь заходил за стойки регистрации и добывал все необходимые талоны сам. Не за вульгарную двадцатку, конечно – такого просто не могло случиться в Империи! За ответную небольшую услугу, дружескую взаимопомощь: доступ в закрытую секцию магазина, добытые со склада меховые сапоги Врхского производства, хорошую оценку лекарскому сынульке… Блат был деньгами намного более ценными, чем золотые, и его счастливые обладатели образовывали крепкое и дружное сообщество, невидимо растворенное среди менее успешных горожан.
Ярин не принадлежал к этому тайному ордену, и поэтому выстоял очередь до конца, прямо за энергичным стариканом, который, кажется, проторчал у окошка дольше всех. Сначала беспокойный пациент потребовал талончик к глазнику. Напрасно он тряс перед регистраторшей каким-то удостоверением в красной обложке – талончики закончились. Тогда дедуля спросил, каких врачей еще не разобрали, и после десятиминутных колебаний остановил свой выбор на сердечнике, предпочтя его доброй дюжине других специалистов. Ярина поразило, как настолько больной человек, нуждающийся во внимании чуть ли не всего госпиталя сразу, вообще смог прийти сюда, не говоря уж о выстаивании в очереди.
Наконец, Ярин добрался до заветного окошка, в котором сидела Велка, одна из четырёх регистраторш госпиталя. К этому времени его голова просто раскалывалась, но он нашел в себе силы вежливо промолвить:
– Здравствуйте. Мне к ушнику, пожалуйста.
Велка недовольно уставилась на него своими карими, почти бордовыми, гоблинскими глазами:
– А что с вами такое?
– У меня болит ухо, – ответил Ярин.
– Простудил его, что ли? Так пойди дома яйцом погрей, нечего нас от работы отвлекать!
– У меня очень сильно болит, мне нужен врач.
– Ничего, поболит и перестанет. Видишь, вас здесь сколько! Другим тоже ушник нужен, а ты не выглядишь больным.
В этот момент боль усилилась, и Ярин не успел подумать о том, какого черта дура в регистратуре ставит ему диагноз. Он смог лишь сказать:
– Пожалуйста, мне очень больно, я прошу вас, – боль вновь усилилась, и на глазах показались слезы, – запишите меня к доктору.
– Не знаю, не знаю, что я могу для вас сделать… Ладно, так и быть, держите!
Регистраторша протянула Ярину талон. Разумеется, он у нее был, и даже не был последним. Талонов было в целом достаточно, и они должны были распределяться между пациентами в зависимости от тяжести их состояния и положения в живой очереди. К несчастью, на пути справедливого распределения находилась Велка, которая раздавала их по своему собственному разумению. О, это преображало скучную профессию регистратора! Когда люди действительно больны, они готовы на что угодно, лишь бы выздороветь. Некоторые ее товарки предпочитали конвертировать эту готовность в золотые или шоколадки, а Велка предпочитала небольшие порции чужого унижения. Ярин не знал этого, но именно случайно навернувшиеся на глаза слезы послужили пропуском к врачу.
Парень поднялся на второй этаж и снова попал в очередь. Перед нужным ему кабинетом сидело несколько старушенций различных народностей. Одна из них, толстая, как и все тролли, воинственная бабка с раскрашенным лицом и нежно-фиолетовыми волосами, ткнула в Ярина пальцем.
– К ушнику? – грозно спросила она.
– Да, – командирские интонации в голосе бабки были столь сильны, что не возникло даже и мысли спросить, кто, собственно, она такая.
– Эх, ты! – презрительно прогремела старуха. – Такой молодой, а туда же! Вот мы в твое время…
– Понимаете, я вчера слишком много просидел на улице, и вот… – невесть с чего стал оправдываться Ярин.
– … в окопах сидели, с врагом воевали, и не хныкали! Не то что нынешнее поколение, тьфу! – не слушала его бабка, – ну заболело ухо, делов-то! Яйцом погрел, и вперед!
Ярин уже несколько оправился от контузии боевым баском, и в очередной раз поразился, сколько же в здешних больных энергии.
– А кто здесь…
– За ней будешь! – ткнула пальцем бабища в одну из своих соседок, седоволосую троллиху. Та вскинулась:
– Как это за мной? Вот она же последней пришла!
– Какое за тобой? – отозвалась сухая, сморщенная гоблинша с недобрыми глазами, сжимая в руках деревянную палку с увесистым набалдашником, – я тут с самого утра сижу, отходила ненадолго, когда ты пришла, было дело, но…
– Ага, щас, куда ты там уходила, не было тебя?
– Я занимала!
– За кем ты занимала?
К дискуссии стали подключаться соседки, каждая из которых свидетельствовала в пользу той или иной стороны. Страсти накалялись:
– Без очереди прет!
– Да я ветеран!
– А я инвалид!
– Мы тут все ветераны! Я на Назимчанском заводе, от зари до зари…
– А я на Староместском фронте!
– Ну-ка живо в очередь, гадина! Ишь, паскуда, пролезть думает!
– Чтоб ты издохла!
– Да ты сама сдохнешь, пойду, за твой упокой помолюсь!
– Ах ты…
Старухи повскакивали с мест, и гоблинша, ветеран Староместского фронта, уже перехватила поудобнее клюку, как вдруг… Зачинщица скандала сползла на пол. Глаза ее закатились, ее тело начала бить мелкая дрожь.