Только вот для шкатулки был нужен оператор – кто-нибудь, кто был бы искусным иллюзионистом, и вдобавок хоть как-нибудь разбирал бы гномий язык, на котором была написана толстая книга с инструкциями и готовыми примерами. У предыдущего ремонтника уходили часы на то, чтобы подобрать правильные варги для Штрельмской шкатулки, в то время как из Ярина они будто выскакивали, стоило ему взглянуть на сломанную деталь, или на ее чертеж, а вскоре – и на эскиз. И гномий язык он разбирать у Орейлии научился – не так уж это было и трудно. Да, отличались письмена, и слова были какими-то грохочуще-скрежещущими, но все-таки язык был похож на Общее Наречье – иногда Ярин мог догадаться о смысле чужого слова, просто произнеся его вслух, и тогда значение не то всплывало из-за созвучности с человеческим словом, не то просто возникало словно из ниоткуда, само.
Сперва Ярин просто ремонтировал различные механизмы «выгребной ямы». Вскоре выяснилось, что Ярин делает свою работу слишком споро: швейные машинки просто не успевали ломаться! Но мастер Ритц не стал ворчать по поводу плана, как когда-то Тарп, и учить парня бездельничать. Он был человеком деятельным, и не любил, когда оборудование простаивает, а сотрудники ленятся. Поэтому он начал брать заказы от других черных братьев: ткачей, сапожников, плотников…
Но у Ярина все равно оставалось свободное время, так что парень начал экспериментировать. Удивительно, но Ритц не возражал – работу Ярин выполнял исправно, износа шкатулка не знала, потраченный материал всегда можно было использовать заново. Поэтому он поощрял тренировки, которые делали Ярина искуснее и ловчее, его работу – быстрее и качественней, а доходы Ритца – все больше. И жалованье Ярина тоже. Не твердый оклад, как у Елсея, а сдельный – на сколько наработал, столько и получи.
Постепенно разбираясь с тонкостями шкатулки – были свои нюансы, сложные и неуловимые для дилетанта, в том, как следовало подбирать и произносить варги для того, чтобы получить наилучший результат – Ярин создал пару заводных механизмов, затем часы, а потом у него как-то сама собой получилась катапульта на колесах, точный аналог имперской боевой машины, умеющий ездить, огибать препятствия и стрелять крошечными камешками. Потом вышел – тоже будто сам собой – поезд, самый настоящий, с крошечным паровым двигателем, с топкой, куда нужно было вкладывать кусочек каменного огня, с паром и свистком, совсем как у настоящего. А потом мастер Ритц, изумленно приподняв брови, забрал у Ярина игрушки.
Через два дня черный ткач принес Ярину премию – больше, чем парень зарабатывал у Елсея за полгода! Катапульта ушла сыну церковного сановника, курировавшего «Назимчанку» и уже три года усердно закрывавшего глаза на деятельность «Выгребной ямы», а поезд – любимому племяннику Ирия, черного сапожника Назимки и закадычного друга мастера Ритца. Вместе с деньгами Ритц принес и довольно внушительный список заказов на будущее.
Оказалось – хотя, конечно, Ярин мог бы и сам догадаться! – детские игрушками в Империи была в том же печальном состоянии, что и одежда, обувь и мебель. Имперские поделки были в основном неказисты, вроде деревянных кубиков, острых и настолько твердых, что дети вполне могли поубивать ими друг друга. Или, скажем, слегка бесформенных ватных кукол, которые должны были закрывать глаза в горизонтальном положении, но не делали этого, и оттого лежали, уперев в потолок пронзительный, мертвый взгляд. Так что любящие родители изо всех сил пытались достать своим чадам что-нибудь из Врха или хотя бы Щачина. Удавалось это, впрочем, только в Латальграде и Староместе, до других городов заграничные игрушки не доезжали. Так что эксперименты Ярина попали на плодородную почву, и немедленно стали приносить прибыль едва ли не большую, чем ремонтное дело: ведь в желании потратить деньги никто не может сравниться с родителем любящим, но богатым и потому занятым, уделяющим ребенку недостаточно внимания.
Прошло две-три недели, и вновь к Ярину вернулось знакомое чувство, будто он нашел себя – как в самом начале, когда он только начинал работать у Елсея. До обеда парень наскоро разбирался с ремонтными работами: создав одну общую иллюзию необходимых ему деталей, он заводил Штрельмскую Шкатулку на все сразу. Затем, после обеда, он создавал гораздо более сложную иллюзию какой-нибудь игрушки. Как правило, волшебная шкатулка успевала сделать за день только одну игрушку, а иногда приходилось оставлять ее работать и на ночь, чтобы утром получить что-нибудь особенно сложное. Закончив с иллюзией, он читал старые гномьи книги по чародейству или рекламные буклеты игрушечных магазинов городов Альянса – только бесы знали, как мастеру Ритцу удавалось доставать все это – и пытался разгадать внутреннее устройство различных заводных или паровых машинок. Иногда Ярин просто смотрел на то, как переливается и подрагивает иллюзия на крышке шкатулки – мерцания завораживали парня, и он мог глазеть на них часами – и мечтал.
В один из таких счастливых дней он мечтал о том, чтобы шкатулка стала побольше. Чтобы в ней можно было изготовить настоящие, большие вещи. Например, котел паровоза, или пароходный винт – впрочем, для этого шкатулка должна быть размером с небольшой дом. Тогда хотя бы прачечный шкаф, или посудомоечный… Ярин попытался прогнать эту мысль прочь. Пусть в конечном итоге все закончилось наилучшим образом, но парень помнил переживания, связанные с этим изобретением, от азарта победы при первом прочтении заклинания до бессильной ярости от насмешек отца Пидигия. Но если бы тогда у него было это дивное устройство… Никакие тролли с тугими суставами и глазомером не испортили бы его идею. У шкатулки не было глазомера, так что она всегда в точности воплощала замысел чародея. И шкатулка не украла бы блестящие металлические ручки, как это сделали цеховые гоблины, обвинив во всем никсов – которых, как Ярин был сейчас убежден, и вовсе не существовало: за все время работы в «выгребной яме» он ни разу не слышал о них. И на собор шкатулка бы не пошла, и епитимью бы не наложила. Да уж, Штрельмская Шкатулка во всех отношениях превосходила гоблинов и троллей! Ярин даже зажмурился, представив себе прекрасный мир, где заклинания воплощаются в точности, без искажений и изъянов, с помощью древнего и загадочного гномьего колдовства. Только, конечно, «шкатулка» было бы неподходящим названием для устройства величиной с обеденный стол – именно такие размеры понадобились бы для посудомоечного шкафа. Штрельмский ящик, может быть? Или Штрельмский ларь? Или Штрельмский…
Ярин вскочил, пораженный догадкой.
Штрельмский сундук!
Да, это все объясняло.
Вот откуда Орейлия брала детали для своих машинок. Вот почему они были так безупречны. Вот почему из всех вещей она забрала только старый сундук!
Куда бы она ни отправилась, она знала – ей больше ничего не нужно.
Глава 17. Церковь – мать, Император – отец
Штарна лежала и бездумно таращилась вверх. За стеной Монастыря радовало глаза дневное солнце – а может быть, холодно и мягко светила луна. Изнутри никогда нельзя было знать наверняка. У Штарны не было ни солнца, ни луны, были лишь включенные днем и ночью светильники, а вместо неба, голубого или черного, покрытого звездами – потолок. Она уже выучила наизусть каждую крошечную неровность, каждую мельчайшую трещинку, она знала потолок настолько хорошо, что, закрывая глаза и проваливаясь в дрему, видела все его же. Может быть, она и сейчас спала. А может быть, нет. Так сложно было отличить сон от яви! И там, и там к ней являлись кошмарные клирики со своими ланцетами и молитвами, не давай покоя ни в бодрствовании, ни в забытии.
Иногда, впрочем, к ней на помощь приходил Киршт. В первый раз он тайком пробрался сквозь охрану, разрубил связывающие ее руки путы, и тайком вывел через черный ход. В следующий раз ему пришлось перебить половину клириков, а в последний – нести ее на руках, потому что сил ходить у нее уже не было. Нет, это всегда происходило во сне. Наяву она лишь надеялась на спасение.
Впрочем, и надежды оставляли ее, вместе с силами: сказывались и постоянные кровопускания, и разъедающие сознание, монотонные бессмысленные молитвы церковников. Ее даже перестали привязывать к койке – зачем? Она все равно не смогла бы сбежать. Только один раз ей удалось встать, и уже для этого ей пришлось собрать в кулак все остатки воли, которые еще были в ее распоряжении. Она сделала два шага и рухнула на пол, где и пролежала пару часов, пока к ней не пришла монашка с обходом. Это было пару дней назад… Или больше?