Надежды, мечты, желания утрачивали отчетливость очертаний, сменяясь чем-то холодным и серым, будто грязный лед. Ее внутренний огонь почти угас. Она просто лениво, неторопливо грезила о том, как это закончится – без подробностей, без деталей.
Кажется, к ней кто-то зашел. Раньше при виде служителей Церкви она сжималась от страха и отвращения, но теперь ей было уже все равно. Она даже не повернула головы. До нее долетели обрывки фраз:
– Ваше высокопреосвященство… Трудный случай… не поддается. Что-то знает.
Шаги. Перед ее взором возникло старческое лицо – и на мгновение ей показалось, будто сама смерть пришла к ней сегодня. Голый, казавшийся сделанным из кости, череп, темные круги под ввалившимися глазами, тонкий бескровный рот, и это омерзительное бесстрастное выражение, так характерное для всех святых отцов… Епископ Ариан ощупал пальцами ее похудевшие щеки, покрытый испариной лоб, заглянул в глаза.
– Исповедуйся, дитя мое. Покайся в своем грехе. Очисти свою душу.
Штарна молчала.
– Только в исповеди ты сможешь найти покой. Расскажи нам все. Как вы вызвали бесовские силы? Как твой знакомый смог оторваться от земли?
У нее не было сил отвечать.
– Кто еще? Кто еще знал его? Тебя видели в его компании в лагере, не отпирайся. Кто еще был с вами?
Штарна, не мигая, смотрела на епископа. Если они спрашивают о тех, кто был с ней, значит… Мысли путались, и ей понадобилось время, чтобы понять – они еще на свободе. Киршт еще на свободе. Он придет за мной, он спасет меня! Ей не удалось скрыть от Ариана искорку надежды, вспыхнувшей в ее глазах.
– Дурная кровь еще не вышла из тебя. Ты делаешь хуже только себе. Нет для тебя другого пути, кроме покаяния.
Лицо епископа исчезло. Снова раздались голоса:
– … нетипичный случай… Полный бред… Ладно, давайте попробуем.
Перед Штарной возникло другое лицо, на сей раз хорошо ей знакомое.
– Хана? – выдохнула она.
– Добрый день, Штарна! – женщина широко улыбалась, чуток оскалив зубы, – я пришла помочь тебе. Ты напрасно сопротивляешься. Посмотри на меня – я исцелилась! – Хана потрепала Штарну по голове. Девушку обожгло холодом ее пальцев.
– Я уверовала в учение Латаля. Штарна, ты даже не представляешь, как все оказалось просто! – эти слова должны были быть сказаны с воодушевлением, но прозвучали как-то плоско, равнодушно, – на самом деле нет ни несправедливости, ни притеснений – ничего! Все вокруг меня довольны и счастливы, все в Империи – и я тоже. Просто поверь! Поверь словам отцов, поверь молитвам из их книг – и к тебе придет покой, и счастье, и блаженство. Нужно просто верить. Церковь – мать, Император – отец, Штарна. Я нашла свое счастье в вере – и теперь вольна уйти отсюда, когда захочу. Только я не хочу. Ибо в вере – счастье и спасенье!
Хана говорила и говорила, и Штарна вяло пыталась сообразить, что с ней случилось. В лице Ханы больше не было доброты и заботы – несмотря на постоянную улыбку, в ней чувствовалось отстраненность, равнодушие. Может быть, она решила подыграть святым отцам, и просто повторить все, что они ей повторили? Неужели епископ надеялся, что Хане удастся уговорить ее обратиться в веру? Эти холодные глаза, разученные интонации, ледяные пальцы… Внезапно, Штарне сделалось жутко. Хана не просто сломалась и сдалась. Что-то… странное было в том, как женщина выглядела сейчас. Улыбка, слова, движения Ханы – все это выглядело так, будто из ее тела вытащили душу, и набили его чем-то другим. Покорным и преданным, странным и страшным. Страшным настолько, что Штарна, собрав все силы, предпочла отвернуться.
Она тут же пожалела о своем решении. Краешком глаза она увидела свою старую знакомую – Тень.
Сегодня она выглядывала из глаз Ханы.
Гедеон поднимался по крутым ступеням старого, обшарпанного подъезда, угрюмо уставившись себе под ноги. На душе у него скребли кошки. Он бы никогда не подумал, что хоть в чем-нибудь согласится с Цархтом, но – зря, зря он позволил Киршту втянуть себя в эту историю вслед за Хйордом. Сам Цархт, конечно, никуда не пошел.
– Это провокация Ариана, – торжественно заявил он, едва увидев странную записку.
Гедеон лишь посмеялся тогда. С какой стати Ариану присылать уборщицу с запиской, если он мог – с гораздо меньшими усилиями! – отправить стражника с ордером на арест? Конечно, епископ именно так и поступил бы, будь у него хотя бы малейшее подозрение, кому этот самый ордер следует доставить.
Это было что-то другое. Поначалу парень испытал необыкновенное возбуждение. А как же, загадочная записка, таинственные встречи, встречи рыцарей плащей и кинжалов… Все это было похоже на шпионские и приключенческие спектакли, которые Гедеон очень любил. Именно поэтому он и присоединился к Иану одним из первых. Повседневная жизнь была скучна и пресна для него, но там, на площади – о, там он чувствовал себя на своем месте! В первый же день он, благодаря рассудительности и хорошо поставленной речи, пробился в штаб, где занимался в основном организацией политических дискуссий и наставлением молодежи. Однако сейчас Гедеон впервые почувствовал, что заигрался. Он вдруг вспомнил о том, что шпионы из спектаклей редко заканчивали хорошо. Слишком уж часто они умирали: выполняя свое задание, если служили Империи, или проваливая его, если работали на Альянс – но конец был один. Гедеону стало страшно. Всю дорогу сюда он одолевал Киршта вопросами и предложениями, но упрямый гном словно не слышал его.
– Я все-таки считаю, что нам нужно все это тщательно обдумать, – в последний раз подал голос Гедеон, уже стоя на нужной лестничной клетке, – Киршт, ты же не знаешь, кто эта женщина, вдруг она действительно прислана из-за Разлома… Или даже Арианом… Киршт, ну послушай же!
Киршт снова пропустил его слова мимо ушей и решительно постучал в нужную дверь. Она, скрипнув, отворилась, приоткрыв темные недра прихожей, из которой невысокая, тощая фигура приглашающе махнула рукой. Гедеон, подавив вздох, проследовал за Кирштом, пригнувшись. Потолок в прихожей был низким из-за антресолей, на которых запасливые щачинцы десятилетиями копили всевозможный хлам, от старых пыльных брюк и обломков сломанной мебели до найденных на улице подков – авось, пригодятся! Низкие потолки малорослых гномов смущали куда меньше необходимости выбросить старый хлам.
Втроем они прошли в чуть более светлую гостиную, где их уже ждали – за потрепанным обеденным столом сидела та самая женщина, которая и сунула Киршту записку в кафетерии. Она уже сменила маскарадные халат и косынку на простой черный брючный костюм и вымыла чумазое лицо, так что на уборщицу уже не походила, но все равно оставалось в ее облике что-то простецкое. Грубое, слегка мужиковатое лицо, небрежно стянутые в хвост волосы, и этот типичный гномий рот – крепко сжатый, с опущенными вниз уголками губ, придающий женщине некоторое сходство с бульдогом. С задумчивым бульдогом, который некоторое время внимательно их изучал.
– Добрый день, – сказал наконец женщина, – Рада вас всех видеть. Меня зовут Лерджанамирта. О, вы присаживайтесь, присаживайтесь, – вдруг засуетилась она, словно внезапно вспомнив о правилах приличия, – будь добр, – перевела она взгляд на Гедеона, и парню почувствовалась какая-то неприязнь, или, как минимум, отсутствие симпатии, – принеси с кухни табуретку. Я не ожидала, что вы придете втроем.
И что у нее за имя такое? – думал Гедеон по пути на кухню. Женщина была гномихой, на это указывало все, и рост, и внешность, но имя было слишком длинное, слишком запутанное, совершенно не в характере этого народа. Подозрительно. Вернувшись и примостившись на жестком табурете, он с усилившимся недоверием уставился на женщину, которая, в свою очередь, внимательно рассматривала всех троих.
– Итак… – она словно собиралась с мыслями, – ваше сидение на площади не закончилось ничем хорошим, не так ли? Абсолютно безумная попытка. Смелая и очень благородная, но что толку, Империя перемалывала и не таких в свое время.