– Где арестованные с Площади Восстания?
– Все исцелены, все выписаны, кроме одного больного, – отбарабанила послушница, словно отвечала у доски урок, – очень тяжелый случай, сам Ариан лечит его.
– Кто это? Как его имя?
– Я не знаю.
– Это девушка или парень?
– Не знаю, – повторила послушница. Уголки ее рта поползли вниз. Она была так расстроена тем, что не может помочь!
Киршт смирил подступающую ярость. Послушница ни в чем не виновата.
– Веди меня!
Послушница засеменила к лестнице наверх. Уходя, Киршт услышал голос Мирты:
– Хйодр, а нам с тобой этажом ниже.
Штарна балансировала на грани потери сознания. У изголовья ее койки стоял епископ Ариан самолично – все прочие клирики уже потеряли надежду исцелить Штарну, но только не этот упрямый старик. Епископ нараспев читал молитву по лежащей у него на коленях священной церковной книге – Штарне так хотелось уйти куда-нибудь далеко, ускользнуть от вгрызавшихся в нее слов:
– …буквально на наших глазах мир меняется и меняется в лучшую сторону. Наш народ, наша церковь – не пассивные созерцатели этих перемен. Нет, мы – активные их участники. Труд народа, строящего равенство и единство, деятельность Церкви и Имперского государства на международной арене, – язык епископа слегка заплетался, оттого у него вышло скорее нечто вроде «гусарства на межродной рее», – все это вносит достойный вклад в дело общественного прогресса. И разве можно не гордиться этим, – епископ прервался, несколько раз хлопнув в ладоши.
Казенные клише, перемежающиеся хлопками, насиловали ее разум, уничтожая сознание, мысли и чувство реальности. Эти чтения она, и без того обессиленная и обескровленная, слушала ежедневно по несколько часов.
– …в наших календарях этот год записан как пятидесятый от начала Великой Освободительной Войны и казни отца нашего, Латаля, – хлопки, – это не просто слова. Сегодняшние свершения есть прямое продолжение дела Латаля, практическое воплощение его идей. Этому делу, этим идеям наша церковь верна и будет верна всегда!
Ариан закончил молитву и посмотрел на Штарну. В его взгляде чувствовалась какая-то… безнадежность. Впрочем, он все равно от своего не отступиться. Она будет лежать здесь до тех пор, пока не сдастся. День за днем, неделю за неделей – кровопускания, голод, молитвы и эта одинокая, пустая келья… Словно прочитав ее мысли, Ариан придвинулся ближе:
– Не сопротивляйся вере! Ты надеешься, что тебя спасут? Пойми, дитя, это не спасение. Спасение лишь здесь, в Церкви. А там – грех, суета и тщета. Разве ты не видела свою подругу? Она спокойна, ее душа нашла мир, для нее нет войн, нет бедности, только счастье и покой – разве ты не хочешь такого же для себя?
Штарна молчала.
– Упрямая… – с оттенком досады проговорил Ариан, – ты последняя, кто упорствует в своем грехе. Иногда я даже сомневаюсь, что тебя можно спасти.
Он раскрыл наугад поднятую с пола книгу – разницы не было никакой, все одинаковые:
– Мы всегда гордились своей страной. Но мы не претендуем на звание какой-то сверхдержавы, не покушаемся ни на чьи интересы, никому не навязываем своё покровительство, никого не пытаемся учить жить. Но мы будем стремиться быть лидерами, добиваясь уважения к самостоятельности и самобытности народов Загорья. И это абсолютно объективно и объяснимо для такого государства, как Империя Братских Народов, с её великой историей и культурой, с многолетним опытом совместной, органичной жизни разных народов в рамках одного единого государства. И мы знаем, что в мире всё больше людей, поддерживающих нашу позицию по защите традиционных ценностей, которые тысячелетиями составляли духовную, нравственную основу цивилизации, каждого народа: ценностей равенства и единства всех и каждого на Сегае!
Равенство, единство… Не так уж это и плохо. Всего-то и нужно, что услышать, поверить, принять… и плыть по жизни дальше добропорядочной, счастливой горожанкой. Ариан достал из складок своей рясы знак глаголя: огромный и заостренный к концу, выполненный из рога какого-то животного:
– Покайся, дитя мое. Покайся! Чтобы ни держало тебя в мире – отпусти это. Это человек? Мать? Муж? Жених? – Ариан словно читал ее мысли. В его голосе зазвучало напряжение, – любая любовь грешна, кроме любви к Церкви. Кто он? Назови его имя! Отрекись от него.
Еле слышно, глядя мимо епископа, Штарна выдохнула:
– Киршт…
– Что ты здесь делаешь? – изумленно спросил Ярин у эльфа, когда за ним захлопнулась решетка, и стражник скрылся за углом.
– Ну, в некотором смысле, я здесь из-за тебя, – ответил Эжан.
– Что? Они решили, что ты тоже работаешь на Ритца? Эжан, я ничего не говорил им, клянусь! Они что, просто хватают всех, кто под руку подвернется?
– Ну да. Обычное дело. Что ж тут такого?
– Но ведь должны быть какие-то основания… Нельзя же просто так взять и арестовать человека!
– Так кто ж спорит, были основания… И в твоем случае, наверное? Ты-то как сюда попал?
– Соседи донесли, черт бы их побрал. Кушаю я, видите ли, не по чину. Бабки в мусоре копались.
– Ну вот. Экий ты беспечный.
– А что, я, по-твоему, должен был делать? С собой уносить все, что в холодильнике? Вместе с холодильником?
– Конечно. Другие же так делают, а ты, со всеми твоими чародейскими талантами, не можешь?
Ярин, раздраженный, уселся на нары.
– В голове не укладывается. Каждый раз, когда я думаю, что хоть как-то устроился в жизни, все катится псу под хвост. Начиная с того экзамена в Академию. Я же на голову выше всех остальных абитуриентов был. На две головы! Сомневаешься?
– В твоих способностях? Ничуть, – на сей раз Эжан не язвил, – но сомневаюсь, что тебе они помогли.
– Вот именно. Приняли на мое место убогого из Тролльих земель, дуру со связями и блатного горца. Разве это честно? И с посудомоечным шкафом то же самое… Для себя я, что ли, старался? У меня и посуды-то почти не было, чашка да тарелка. Хотел людям помочь, цех поднять… И вот чем все в итоге закончилось.
Ярин замолк, настороженно, нервно озираясь по сторонам.
– Я всего-то и делал, что детали для швейных машинок да игрушки для детей! Они посадят меня? Как ты думаешь? Надолго?
– Лет на пять. Или на десять, если попадешь под какое-нибудь решение всеимперского собора об усилении мер. Или на пару месяцев, если тот же собор внезапно решит взять курс на гуманность. Или выпустят, если сдашь Ритца. А может, и не выпустят. Как захотят, так и будет.
– Но ведь я ни в чем не виноват.
– Объясни это им.
Да уж, им это было совершенно неинтересно. Ярин это знал. Он помолчал еще немного, постепенно наливаясь злобой, и с чувством воскликнул:
– Черт бы их всех взял! И дознавателей, и соседей-стукачей, сук эдаких, и Томаша, и рабочих цеховых – они тоже донести не замедлили… Всех вас! Понаразвели церковников, стражников, бабок сплетничающих, соборы трудящихся, всю эту мразоту – на хера?
– Ну конечно, все вокруг сволочи, один ты – Лерр в сияющих доспехах!
– Так ведь и вправду сволочи! – заорал Ярин в голос. Обычно его не так-то легко удавалось вывести из себя, но сейчас он был зол и напуган, да еще и Эжан будто специально задался целью его разозлить, – на хрена они все нужны? Что они делают, кроме как мешают нормальным людям радоваться, творить, наслаждаться жизнью? Зачем все это? Может быть, мы, чародеи, действительно лучше их, а они действительно сволочи? Может быть, все что нам нужно – это просто избавится от них, избавится от Церкви и Империи, и просто жить счастливо?
– А может быть, ты просто не умеешь приспосабливаться?
– А может, я и не должен? Может, это они должны приспособиться к нам? Где бы они были без колдовства? Мотыгами бы в навозе копались да за плугом шли – никаких тебе тракторов! Никакого водопровода – вали с коромыслом к колодцу, никаких плиток, никакого отопления – ворочай кочергой, растапливай печку! Это мир был построен чародеями – так может быть, не мы к ним, а они к нам должны приспосабливаться.