– Эжан, с тобой все нормально?
– Не мешай! – шикнул эльф, – это довольно сложно, знаешь ли. Ладно хоть стены свободные, двигать ничего не надо.
Ярин замолчал, гадая про себя, не повредился ли эльф в рассудке. Эжан тем временем закончил роспись, отошел от стены и уселся рядом.
Пару минут ничего не происходило. Затем буквы будто поплыли светло-серыми ручейками, блестящими, отзеркаливающими багрянец заката, пробивавшегося сквозь маленькое зарешеченное окно под потолком. Разлившееся нечто постепенно заполняло арку, преображая грубые каменные стены в спокойную, холодную гладь. Когда арка целиком затянулась, Эжан вновь подошел к стене и потрогал ее пальцем. По блестящей поверхности пошли круги.
– Вот как Алтемья выбралась из квартиры, – потрясенно воскликнул Ярин, – а механик – из уборной… Это был ты. Ну конечно! – Ярин с громким, смачным звуком хлопнул себя по лбу, – я же даже видел тебя на вокзале, только не успел рассмотреть как следует!
– Да, я, – просто сказал эльф, – поторопись. Проход не будет открыт вечно.
Ярин подошел поближе и осторожно, с опаской дотронулся до стены рукой – она провалилась, не встретив сопротивления. Ох, дьявольщина! Все это время Ярин задавал вопросы Тарпу, Илке, Вадаю, кому угодно – только не тому единственному человеку, которому было нужно их задать! Но вопросам было суждено подождать еще немного. Арка как будто уже начала съеживаться по краям. Набрав полные легкие воздуха, Ярин нырнул в обернувшуюся текучим металлом стену.
Хйодр устало плюхнулся на ступени. Потайной ход оказался вертикальным колодцем, заканчивающимся в канализации, так что пришлось сначала спускать сундук на веревке, а потом карабкаться по лестнице вниз самому, а потом – еще и вверх, чтобы оказаться, наконец, на улице. Он подставил лицо дневному солнцу: после холодного полумрака Монастыря это было так приятно!
Его друзья молча уселись рядом. Все они устали: от телесных усилий, от волевого напряжения, а больше всего – от волшебства горна. Решимость и собранность, которые он дарил, имели последствия – когда дело было сделано, опустошение и разбитость поселялись во всем теле, и еще больше – в разуме. Киршт выглядел хуже всех: он сидел, откинувшись назад, и закрыв глаза. Голова все еще спящей Штарны лежала на его коленях.
Чуток отдохнув, Хйодр огляделся по сторонам. Они находились на улице Бесогонов, той самой, что проходила вдоль Щачинского разлома, в самом ее конце – или, вернее сказать, на самой ее вершине. Несколько последних кварталов улица поднималась вверх, в горы, так что трехэтажные с одной стороны дома оказывались двухэтажными с другой, а некоторые участки улицы были выложены ступеньками. Улица упиралась в скалистые горы, на вершине которых был расположен Монастырь. Наверняка он все еще горел, но отсюда этого не было видно.
Зато Хйодру открывался прекрасный вид на город внизу. Он не сразу увидел толпы людей, бурлящие по обе стороны Разлома, и ему потребовалось довольно много времени, чтобы осмыслить происходящее. Туман ушел. Теперь две стороны Щачина больше не разделяло темное колдовство – только яма, слишком широкая, чтобы ее перепрыгнуть, но, тем не менее, простая яма. Где-то через нее натянули веревки, и первые смельчаки уже перебирались по ним: разумеется, с востока на запад. Никому бы и в голову не пришло идти в обратном направлении. На той стороне их объятьями и радостными криками приветствовали вновь обретенные братья, мигом собирающиеся в огромные толпы, качающие перебежчиков на руках.
С восточной стороны начались потасовки: не со стражей – ее и вовсе не было видно – а между собравшимися. До Хйодра долетели крики, самым громким из которых было гномье слово, обозначавшее «отсюда». «Мы убираемся отсюда!» – кричали гномы. Или, может быть, «убирайтесь отсюда»? Им отвечали другие крики, уже на общем наречье, что-то вроде «мы остаемся здесь» – но они звучали все слабее и слабее.
– Наверное, нужно помочь им? – нерешительно спросил Киршт у друзей.
– Мы уже помогли. Да что там, мы начали все это! – откликнулась Мирта.
– Вы знали?
– Нет, – покачала гномиха головой, – но я довольна. Я родилась здесь, знаешь ли.
Киршт понимающе кивнул.
– Гедеон сбежал, – напомнила Мирта, – ты в опасности. И Хйодр тоже, и остальные, возможно. Я могу забрать вас с собой, всех вас. Империя вас не найдет и не сможет вам отомстить.
– Теперь Империя и здесь не сможет никому отомстить, – проговорил Киршт. Далеко, внизу, несколько гномов уже перекидывали бревно через Разлом.
– Пожалуй, ты прав, – кивнула Мирта, – но тем не менее, подумай об этом. Киршт, ты видел, на что ты способен… Подумай, насколько большего ты смог бы достичь с нами!
– Я уже достиг всего, чего хотел, – гном погладил по лицу Штарну, которая мирно спала, положив голову ему на колени. Киршт снова посмотрел вдаль:
– И даже большего. Теперь это наш город, Мирта. Я нужен здесь. Может быть, и ты тоже.
– Может быть, – откликнулась гномиха, – но я не могу. Мне пора.
Киршт протянул ей горн Малакая. Мирта прикоснулась к нему, задумалась, и покачала головой:
– Он – твой, – просто сказала она, – он не единственный. Есть и другие похожие… вещи. Когда-нибудь горн тебе пригодится. И, я думаю, мы еще встретимся с тобой.
Мирта тяжело поднялась на ноги – хоть она и не подавала виду, но устала тоже, тем более что ей-то было совсем не двадцать лет – и взялась за ручку сундука. Тяжелого сундука. Сундука с черепом Тарешьяка внутри. Источником темного колдовства – пусть и не тот, на который она рассчитывала. Хйодр все еще чувствовал мрачное веяние чар, пробивающееся через толстые железные стенки. У Киршта, по крайней мере, остался горн, а у него? Хйодр не знал, как сможет вернуться к обычной жизни щачинского школьника после того, как столь близко подошел к настоящим чудесам. Снова делать уроки? Волноваться о поступлении в Академию или Университет? Слушаться маму? Мирта говорила, что из него может выйти толк. Он просто не мог упустить свой шанс, захлопнуть, развернувшись, дверь в таинственный мир волшебства, куда ему по счастливой случайности удалось заглянуть. Хйодр вскочил и тоже схватил рукоять сундука.
– Я пойду с вами.
Мирта кивнула, чуть улыбнувшись. Они побрели вместе, навстречу все новым людям, решительно направляющимся к разлому. Когда Хйодр обернулся через пару минут, он уже не смог разглядеть Киршта за их спинами.
Наместник Бернд сидел на балконе, выходящем на площадь – на том самом, с которого иногда обращался к собравшемуся народу. Сегодня люди снова собрались, но они и не думали внимать его обращению – да он и не обращался к ним. Вместо этого он, сдерживая ярость, смотрел на ликующие толпы с обеих сторон Разлома, на бревна, облепленные людьми, которые, как муравьи, тащили их черт знает откуда. Скоро мост станет достаточно широким, чтобы пройти по нему. Тогда все и закончится.
Предатели! И Стража туда же! Он видел – чуть ли не половина из них уже встала в один ряд с изменщиками, бросив свои шлемы, растоптав свою солдатскую честь, свое служение народу… Какой позор! Трусы! Может быть, из Латальграда все-таки пришлют подкрепление? Бернд еще раз посмотрел вниз: первый смельчак уже перебирался в западную половину города. Ишь, не терпится ему. Отчизна, родина – все это для них пустой звук.
Было уже слишком поздно. Бернд не мог надеяться ни на спасение, ни на прощение. Скоро они сообразят, что в Западном Щачине им места не хватят. И тогда они придут сюда. И все изменится. Бернд, конечно, никогда бы не признался себе в этом – но ему было страшно.
Он закрыл глаза. И вновь открыл их. И увидел перед собой Щачин своей юности. Полуразрушенный, но благочестивый, встречающий армию освободителей-бесогонов цветами и песнями. Увидел он и себя – молодого, статного, в парадном мундире с высоко поднятым над головой мечом, на вороном коне, раздувавшем ноздри и бившем копытом в землю. Его время. Его юность. Его страна.