Как в тот день, когда я, впервые сопровождаемый Одоном, вступил в мир камня, меня охватило смешанное чувство благоговения и ужаса перед лицом бесчисленных скульптур. Лица ли святых или морды дьяволов, — их черты были так детальны, так реально проработаны, что речь не могла идти только о мертвом камне. Свет свечи придавал дополнительную жизнь лицам. Они, казалось, поворачивались ко мне, таращились на меня и спрашивали меня, как я смог осмелиться захотеть выведать у них их тайну. Я закрыл глаза перед каменным судом и отвернулся, чтобы больше не выдерживать бесчисленные буравящие взгляды. Когда я снова открыл глаза, я увидел ангела. Он был белым, и я мог видеть его буквально в течение одного удара сердца, прежде чем он растворился в тени крансепта[73].
Это явно не был просто отблеск света. Я был уверен, что что-то увидел, даже если оно не было человеческим существом. Одетое полностью в белое, создание двигалось, хотя при этом не различались ноги, казалось, что оно парит. Что же действительно было странным — у него не было головы. Пожалуй, я все же назвал бы его ангелом, потому что это не мог быть человек. А еще потому, что мысль повстречаться с ангелом была более успокоительной, нежели о встрече с дьяволом.
Я шел по среднему нефу до крансепта — и чуть было не схватился за кривой кинжал. Но что мог сделать мой кинжал против потусторонних сил? Кроме того, я убеждал себя, что белый ангел не причинит мне зла.
Когда я достиг центра Собора, то остановился и огляделся. Камни и скульптуры, свечи, вычерченные луной окна и непроницаемые острова черноты под сводами потолка, — но ни следа белого ангела. Напротив меня Святой Себастьан и дева Мария охраняли вход на хоры. Но патрон стрелков не послал мне стрелы облегчения, а Божья Матерь не сжалилась над моим обескураженным разумом.
Я повернул голову налево, где были ворота в монастырь, потом направо, где были ворота во дворец епископа. Могли эти двери оказаться не запертыми — или нет? Я поймал себя на мысли, что не мешало бы это проверить. Как очаровательно, если я действительно увидел неземное существо! Для ангела двери из дерева и железа не являлись преградой. Он мог раствориться, как свет свечи во всемогущей тени.
Но белый ангел не растворился. Я увидел его сверкание слева при входе на хоры. На цыпочках я проскользнул в боковой неф хоров, перед которым нес вахту Святой Мартин. Когда я осторожно подкарауливал возле хоровой балюстрады, то рассмотрел странное существо в белом. Там, где у человека предполагалось быть голове, разверзалось мрачное ничто, словно ангел потерял свою главу под мечом палача.
Существо двигалось, отделилось от тени и вышло мне навстречу. Я затаил дыхание и втянул голову, что как раз можно было сделать у скамьи, не перестав подглядывать. Я почти раскаялся в своем намерении преследовать белого ангела, так как узнал истину — у существа была голова, только она оказалась скрытой под черным покрывалом, отчего в тени ее почти не было видно. Белое одеяние под покрывалом опускалось до пола, поэтому я вместо шагов видел парение. Я узнал одеяние из Отеля-Дьё, оно было платьем послушницы. С бесконечным облегчением, что имею дело с человеком, я тут же спросил себя, что ищет в Соборе в ночное время пришлая монахиня-августинка?
— Кто вы? — спросил тихий голос, который пытался звучать жестко, но едва заметно дрожал. — Почему вы прячетесь от меня?
Я вышел из хорового обхода.
— Я спрятался, потому что я не знал, кто здесь бродит по ночам как привидение, прекрасная Эсмеральда, или как вы изволите себя называть, — я узнал голос и вспомнил, что заботливый звонарь принес своей опекаемой одежду послушницы. Ее рубашка грешницы после похищения была так разодрана, что предполагаемая грешница выглядела в ней еще более грешно.
— Арман!
— Он самый — и глубоко удивленный, что повстречал вас здесь.
— Я — не меньше.
Когда я стоял от нее на расстоянии вытянутой руки, я четко увидел прекрасное существо с высокими скулами и чувствительными губами, которые особенно соблазнительно смотрелись под покрывалом послушницы. Эсмеральда улыбнулась:
— Я полагаю, мы оба ищем одно и тоже, Арман.
Тем самым, она ничего не выдала. Я предался откровенности:
— Впрочем, хранительница солнечного камня, я пришел как раз от вашего отца. Он просил меня помочь вам. Но вам, кажется, удалось сбежать от бодрствующего ока Квазимодо.
— Я улизнула оттуда, когда он звонил к вечерне, как частенько делала в последние вечера…
— Чтобы искать солнечный камень? — Она кивнула.
— Удачно?
Она покачала головой, и черная вуаль надулась.
— Возможно, солнечного камня здесь больше нет, — сказал я. — Может быть, его никогда не было здесь.
— Нет, он спрятан в Соборе.
— Как вы можете говорить с такой уверенностью?
— Потому что я чувствую, — она положила руки на свою грудь. — Здесь внутри.
— Сила солнечного камня?
— Да, Арман. Разве Вы тоже не чувствуете?
— Как я-то могу?
— Как сын Вийона, вы особым образом связаны с камнем солнца.
— Мне это уже говорили.
— Но вы же излучаете его. Я как раз чувствую, и лишь у вас я заметила это.
— Как я могу что-то излучать, о чем я едва знаю?
— Вы должны быть очень близки к солнечному камню.
— Тогда, пожалуй, сам не зная того.
— Вам ничего не бросилось в глаза во время вашего поиска смарагда?
— Нет.
— Но вы же должны были максимально приблизиться к камню! Иначе ваше сияние нельзя объяснить, — она близко подошла ко мне и положила руки на голову, словно благословляла меня. Медленно она провела по щекам, плечам и груди. — Да, вы носите силу солнца в себе!
Ее последние слова я слушал только вполуха, потому что другой шорох привлек мое внимание: шаркающие шаги, сопровождаемые запыхавшимся дыханием.
И цыганка услышала его, на миг замерла и прошептала потом мне на ухо:
— Он идет, он, кажется, очень возбужден.
Я знал, о ком она говорила. Шаркающая походка выдала приближающегося.
— Я не знаю, смогу ли я задобрить его в таком состоянии, — продолжила Эсмеральда. — Быстро, на пол!
Она заползла под скамейку на хорах в спасительной тени и потянула меня за собой. Плотно друг к другу мы лежали под защитой фигур, которые высек неизвестный художник в виде каменной ленты ограждений. Лента представляла жизнь Иисуса, и мы спрятались под сценой его рождения. Мария, в одежде, с лицом и локонами уважаемой парижской горожанки, лежала на удобном ложе и оперлась правой щекой на согнутую руку. Левая рука лежала на животе, который прежде скрывал младенца Христа. Он лежал позади Марии в яслях, в углублении, как подобает Спасителю. То, что осел и буйволы стояли еще выше, чем сын Бога, было ловкостью художника, чей замысел я напрасно искал. У изголовья кровати Марии стояли пастухи, маленькие как дети, у ног — опирающийся на посох Иосиф.
Хотя Спаситель, Его Мать и Святой Иосиф была нашими стражами, при приближении шаркающих шагов мои волосы на затылке поднялись дыбом. Было ли это умно — вместе с цыганкой спрятаться в этом укрытии? Я видел, как Квазимодо вышвырнул из ее кельи своего приемного отца и хозяина. Что же он сделает со мной?
Мне было вполне ясно, что звонарь подстегивается не одним инстинктом охранять пленницу. И даже если при внешней противоположности между Эсмеральдой и им эта мысль казалась абсурдной, я думал, что Квазимодо двигало одно из самых опасных побуждений: ревность.
Я хотел предложить Эсмеральде, чтобы мы показались Квазимодо. Я считал это лучшим выходом, чем прятаться здесь, как провинившимся детям. К тому же, мы ни в чем не были виноваты. Рука цыганки закрыла мои губы, едва я успел произнести хоть звук. Другой рукой она мягко гладила меня по волосам, как мать своего ребенка. И точно — этот жест успокоил меня. Я почти наслаждался, лежа в объятиях красавицы, окруженный ее теплом и ароматом. Если бы не было Квазимодо…
73
Крансепт — пересечение продольного и поперечного нефов в готическом соборе (прим. перев.)