Леонардо непоколебимо продолжал обращаться к великому магистру:
— Камень из короны Люцифера больше не обладает властью. Я видел, как он отдал свою силу машине, как он потерял свое зеленое свечение.
— Из-за вашего вмешательства солнечный камень только слишком недолго был связан с машиной мира. Вполне возможно, что он потерял не всю свою силу.
Возражение Леонардо выразилось в жуткой ругани. Странным образом итальянец выглядел радостным, словно он ожидал именно этого. Когда я увидел чудовище, которое ехало между арбалетами, как летящий бог мести, я понял его.
— На землю! — закричал Леонардо и тут же упал навзничь.
Томмазо и я сделали, как он — как раз вовремя, прежде чем два-три заряда пищалей пролетели над нами. Другие пищальщики не выстрелили. Разгневанная бестия, Золтан, опрокинул их, пока они не пустились наутек. Карлик Рудко сидел на спине Золтана и управлял животным короткими приказами. Молниеносно лапы медведя заметались в воздухе и повалили двоих дреговитов на землю, пока разъяренный Золтан громко сопел и выл.
Позади отважного рыцаря появился Матиас со своими цыганами. Это была короткая битва человека против человека, которую дреговиты, теперь находящиеся в меньшинстве, проиграли. Де Гарлэ пал последним; Милош и Ярон тут же вонзили в его грудь и шею свои кинжалы.
Также и оба тамплиера перед нами погибли, поверженные выстрелами арбалета, которые были предназначены нам. Ле-Мерсье получил заряд в сердце, он был мертв. Но не его великий магистр.
У того было ранение в левое плечо, и он лежал в полуобмороке на спине. Маска сползла с его головы. Лицо с пропорциональными чертами могло производить располагающее впечатление, если бы не излучало сильную жесткость и жестокость. Мне оно было знакомо иначе, по другой маске, другой обманчиво завоевывающей улыбке.
Теперь Оливье Ле-Дэн, цирюльник короля, показал свое истинное лицо. И это был, как сказал Леонардо, истинный лик зла — такой холодный, такой злой, такой жестокий. Глаза сверкали, как ледяные озера, словно они никогда не могли излучать тепла и участия. По праву его называли le diable, дьяволом. Если он не был сам Сатаной, значит, был одержим злом!
Леонардо, Томмазо и я стояли над ним и внимательно смотрели на него, зачарованные магией поверженного зла. Какая история стояла за судьбой этого человека? Когда и почему он продал свою душу злу?
Слишком долго мы стояли бездейственно. Вдруг Оливье Ле-Дэн вскочил на ноги, словно он совсем не чувствовал своей раны в плече. В правой руке он еще держал меч и размахнулся им в большом круге. Мы отступили назад и присели, чтобы сумасшедший не снес нам головы. Дьявол в человеческом образе воспользовался этим моментом, чтобы развернуться и погрузиться в вечерние сумерки откоса.
Леонардо позвал Матиаса, и герцог послал за убегающим добрую дюжину людей. Преследователи вернулись обратно, лишь когда полностью наступила ночь, но они так и не обнаружили даже следа беглеца.
— Он продолжит свои дьявольские козни? — спросил я.
— Этого следует опасаться, — ответил Леонардо мрачно. — Он по-прежнему — любимец короля. Теперь мы ничего больше не можем сделать, как только дать знать Филиппу де Ком-мину, какую змею Людовик XI согрел у себя на груди.
Бегство Оливье Ле-Дэна настроило меня не на столь несчастливый лад, как следовало бы. Я ощущал это как облегчение — больше мне не придется смотреть злу в лицо.
Глава 7
Брат Квазимодо
На следующую ночь к холму висельников Монфокону снова потянулась траурная процессия — Матиас и его цыгане, Леонардо и Томмазо, Колетта и я. Раненый Ата-ланте остался за городом в новом цыганском лагере. На носилках мы несли мертвого Квазимодо, которому отдавали последнюю дань. При жизни его только один раз носили на руках люди — в тот день, когда я увидел его впервые, в день его коронации, как Папы шутов.
Боль от потери брата и отца смягчало осознание, что оба отдали свою жизнь за правое дело, за спасение душ. Но Квазимодо в смерти ждало совсем особое вознаграждение — бракосочетание с его возлюбленной Эсмеральдой, с Зитой. Мы исполнили его последнюю волю и отнесли его к ней, в маленькую покойницкую, и положили прямо рядом с ней. Я сложил их руки вместе.
Было ли это только игрой тени от света наших факелов, или действительно на губах Квазимодо заиграла улыбка? Словно мертвый узнал о своем счастье…
На следующее утро Леонардо и Томмазо попрощались с нами, чтобы отправиться в Плесси-де-Тур и поставить Филиппа де Коммина в известность о дьявольском цирюльнике. Аталанте какое-то время должен был оставаться под присмотром цыган.
— И что вы потом намереваетесь делать, мэтр Леонардо? — спросил я, когда мы пожимали друг другу руки.
— Я отправлюсь в Милан с моими друзьями. Тамошний герцог предложил нам хорошие должности.
— В качестве кого? Леонардо пожал плечами:
— Я еще не знаю. Я предложил себя как изобретателя, архитектора, фортификатора, конструктора военных машини художника.
С улыбкой я сказал:
— Так как я познакомился с вашими многочисленными талантами, то уверен, что вы добьетесь своего в жизни.
Леонардо и Томмазо оседлали лошадей, которые им одолжил Матиас, и галопом ускакали в забрезжившее утро.
Я разыскал Колетту и нашел ее на коленях возле могилы, которую мы выкопали для ее отца, и над которой возвышался простой деревянный крест с надписей: «Добрый христианин и храбрый муж до самой смерти». Глаза Колетты покраснели, и она, видимо, снова плакала.
— Все напрасно, — тихо сказала она — Я предала вас всех — и ради чего?
— Ради твоего отца, чтобы его спасти.
— Я принесла ему не жизнь, а смерть.
— Виновата не ты. Дреговиты должны были отпустить твоего отца за солнечный камень. Ты была предана ими.
— Плата предательницы, — проговорила она горестно и низко опустила глаза.
Я подсел к ней поближе и сказал:
— Если бы речь шла о моем отце, я бы не поступил иначе, чем ты.
Она удивленно посмотрела на меня.
— Это значит, что ты прощаешь меня, Арман? Хотя я виновата в смерти твоего отца и брата?
— Каждый встретил свою судьбу. Мой отец уже был отмечен смертью, а для Квазимодо не было среди живущих никакой надежды на счастье. Давай забудем прошлое! — Я встал и протянул ей руку. — Ты пойдешь со мной?
— Куда? — спросила с волнением она.
— Я еще не знаю. Где-нибудь должно найтись место, где может прокормиться прилежный писец и его супруга.
Когда Колетта положила свою руку в мою, вся усталость и напряжение последних дней, а заодно и печаль исчезли, будто их ветром сдуло. Как и брат мой, я нашел свое счастье.
Сотрясение земли, которое разрушило рынок Сен-Жер-мен-де-Пре и стоило многим людям жизни и здоровья, вызвало в Париже беспокойство. Аббатство Сен-Дени, которое рассматривало Сен-Жерменскую ярмарку, как неугодного конкурента, распространило слухи, что это было наказанием Божьим за жадность дважды в год проводить торг. И эти слухи дошли до ушей короля. Отныне рынок в Сен-Жермене ограничился февралем.
Это было одно из последних решений, которые принял Людовик XI. В понедельник, двадцать второго августа, Всемирный Паук заболел, и в последующую субботу он навсегда закрыл глаза. Имела ли эта кончина естественный исход в связи с возрастом и недугом, или старуха смерть получила поддержку со стороны дреговитов или истинно «чистых», — мне неведомо. За исключением Колетты, я не видел снова никого из тех, кто был вовлечен в эту историю.
В битвах за власть, которые развернулись после смерти Людовика, речь шла только о королевском троне на первом плане. В действительности это была последняя битва между истинно «чистыми» и дреговитами, — насколько я могу судить издалека На этот раз Оливье Ле-Дэну пришлось окончательно сдаться. Я не знаю, как Филипп де Коммин довел дело до конца, но сперва он заключил великого магистра в темницу, а потом, спустя год после описанных здесь событий, повесил в Париже.
Однако сам Коммин не вышел из дела без осложнений и на некоторое время был вынужден воспользоваться гостеприимством королевских тюрем. Вероятно, сын Людовика, который как Карл VIII взошел на трон и на тот момент был еще ребенком, узнал истину о тайной игре и интриге.