— Какие у меня могут быть с вами дела? Вы — переписчик и живете наверху в башне, мои же обязанности внизу. Это два разных мира.
— Миры, которые соприкасаются. Вы все это время носили мне еду и питье.
— Я нерегулярно выполнял свои обязанности?
— Нет, все в порядке.
— За остальное мне не платят.
Я вспомнил о нашей первой встрече и понял намек. Один раз я засунул руку в свой кошелек, и один соль поменял своего хозяина. Одон не казался больше таким отрешенным. На его губах даже заиграла улыбка, когда он увидел монетку на своей грубой ладони.
Нет, его робость передо мной не была разыграна, но один соль купил добрую часть его пугливости. Вдруг, словно он испугался, что я смогу поменять свои намерения, его пальцы сжали медный кружок.
— Итак, мэтр Сове, чем могу вам служить?
— Расскажите мне о Квазимодо. Он не настоящий сын отца Фролло?
— И да, и нет.
— За один соль я назову такой ответ довольно неточным.
— Следуйте за мной, мэтр, и я расскажу вам.
Мы прошли через продольный корабль церкви (неф) и вышли через портал Пресвятой Девы на площадь перед Собором. Тут же я почувствовал себя окрыленным и, раскинув руки, наслаждался свежим вечерним ветром, который дул с левого берега Сены. Я хотел бы подняться в воздух, словно птица, и улететь прочь! Свободным как птица я почувствовал себя впервые с той поры, как поступил на службу к Клоду Фролло. Конечно, там наверху, на башне, я дышал свежим воздухом, но всегда было чувство, что я не частичка мира, а пленник Нотр-Дама.
Одон отвел меня к грубо сколоченной деревянной кроватке, перед которой стояла большая медная кружка.
— Здесь, если вам это так интересно, колыбель Квазимодо. Сюда добрые парижане кладут своих детей, если потомство нежелательно или они не могут прокормить его. Кто хочет, может подойти и забрать ребенка себе, — Одон показал на кружку. — И пожертвования для бедных сирот тоже всегда приветствуются.
— Значит, он подкидыш?
— А могло ли быть иначе? Какая мать захочет вырасти такое чудовище, как Квазимодо?!
— А Клод Фролло принял его к себе?
— Иначе никто бы не захотел взять неуклюжее существо. Подумайте, даже в госпитале Сен-Эспри-а-Грас[28], который должен давать приют всем сиротам, не открыли бы ворота для Квазимодо, а достопочтенные воспитатели сирот нашего города отвернулись бы в ужасе. Нет, нет, мэтр, поверьте мне, Квазимодо повезло, что наш отец Фролло, тогда еще юный капеллан, позаботился о нем.
— И он воспитал его?
— Он воспитал чудовище. Это было пятнадцать или шестнадцать лет назад, когда черная смерть забрала семью Фролло. Только его младший брат остался в живых.
Одон понизил свой голос и приблизил свой рот к моему левому уху:
— Поговаривают, архидьякон заключил черный договор, жизнь своего брата — за Квазимодо. Фролло воспитал звереныша, и за это его брат не достался чуме.
— С кем Фролло заключил этот договор? — Одон отступил назад.
— А я знаю? Это всего слухи, да и только. Но звонаря называют сыном дьявола, не так ли?
— Так можно судить по его имени, — размышлял я слух.
— Он получил имя, потому что его нашли в Квазимодо, первое воскресенье после Пасхи.
— Если бы вы были немного знакомы с латынью, то знали бы, что означает «квазимодо». А именно, ни больше ни меньше, а «примерно» или «почти».
— Почти? — переспросил Одон.
— Да, почти человек.
— Без отца Фролло он бы им никогда не стал, — разве что мертвым чудовищем.
— Фролло — очень интересная личность. Расскажите мне о нем побольше, Одон.
— О нет, право! Я вам и так достаточно рассказал за ваш соль, правда, достаточно. Теперь мне нужно идти чистить статуи.
Не столько время, сколько страх перед архидьяконом подгонял его. Я крепко схватил за рукав спешащего причетника и достал новый соль.
— Это плата, если вы пожертвуете мне еще немного времени.
— Не следует быть безудержно жадным, — возразил Одон и вырвался, чтобы направить торопливые шаги к порталу Пресвятой Девы.
Так я остался стоять там в нерешительности с монеткой в руке. Теперь я знал, почему Квазимодо называют то братом Жеана Фролло, то сыном Клода Фролло. Он был и тем, и другим, и в то же время — никем. Подкидышем.
Итак, почти человек.
Как и я.
Возможно, это было причиной, почему я прошлой ночью при встрече с кривым звонарем почувствовал необъяснимую сопричастность.
Огромный храм исчез — как и оживленная площадь перед ним, Отель-Дьё, дворец архиепископа слева от Собора и район каноников справа от него. Оживленный даже в вечерние сумерки Париж превратился в задумчивый Сабле, место моего детства и юности. И обитель моей тайны, которая казалась мне такой же неразрешимой, как загадка Собора…
Когда воспоминания прошлого смешались у меня с настоящим, когда большие крестьянские дома в Сабле слились с покосившимися на ветру тавернами на острове Сены, а маленький монастырь бенедиктинцев, которому я обязан своим образованием, поглотила громада парижского Собора, меня как громом поразило. Видение? Или это мне только кажется спустя время? Нет, думаю, уже тогда я чувствовал, догадывался — я знаю, что загадка связана с другим. Судьба послала меня в Париж, в Собор, чтобы я разгадал здесь тайну моего происхождения.
Воспоминания о прошлом увлекли меня за собой. Неподвижно я смотрел на простую, без прикрас, деревянную колыбель, и мне казалось, что видел перед собой уродливое дитя, кричащее на неудобном ложе и не вызывающее ничего, кроме любопытства, отвращения и насмешек.
Потом оно стало взрослым горбуном, которого я видел на Гревской площади. Тогда, много лет назад, Клод Фролло проявил милосердие, которое не повторил недавно на Гревской площади. Что же произошло за эти годы? Фролло так изменился? Или — Квазимодо?
Деревянная доска заскрипела, даже задвигалась, словно там лежало невидимое дитя. Скорее, это был сильный порыв ветра. Я спросил себя, проявил бы я на месте молодого Клода Фролло милосердие к такому чудовищу, как Квазимодо? И не ответил.
Я бросил в медную кружку монетку, отвергнутую Одоном, и повернулся к Собору. Тут уголком глаза я заметил на площади перед Собором человека, который вселил в меня страх.
Быстро, с колотящимся сердцем и скачущим пульсом, я спрятался в тень от колыбели сирот в надежде, что другой, не заметив меня, пройдет мимо. В противном случае я поплачусь головой.
Глава 3
Долой бороду!
Я следил за коренастым человеком из своего ненадежного укрытия. Я тут же узнал его, хотя лицо наполовину было скрыто бортами берета, украшенного перьями. Окрашенные в красный и голубой цвет перья яростно бились на ветру, но Жиль Годен казался серьезным, как всегда. Вдруг, совсем недалеко от меня, он остановился, и я уже поверил, что обнаружен.
Но он смотрел не на колыбель для сирот, за которой я сидел на корточках, как играющий в прятки ребенок. Он взглядом следил за одетым в черное человеком, который вышел из дверей портала Страшного Суда и спустился вниз по ступеням на площадь перед Собором. За Клодом Фролло. Их взгляды встретились, и Фролло остановился возле нотариуса. Едва он поравнялся с ним, как Годен согнул слегка колено, склонил голову и тихо сказал:
— Простите и благословите меня. Просите Бога, чтобы он даровал мне хороший конец и уберег от дурной смерти.
Фролло ответил так же тихо:
— Бог благословит вас. Он дарует вам хороший конец и убережет от дурной смерти.
Я был изумлен. Выросший среди монахов, вынужденный выслушивать немало благословений, молитв и набожных приветствий, но таких слов я никогда не слышал. Так же и в религиозных писаниях, которые я переписывал у бенедиктинцев в Сабле, они не встречались. До сих пор Жиль Годен не производил на меня впечатление особенно верующего человека. С интересом я прислушивался к приглушенным голосам, ведущим разговор, и забыл совсем о страхе быть обнаруженным.
Годен выпрямился:
— Я искал вас, монсеньор.
— Я как раз собирался выходить.
— Ваши исследования касательно Фламеля[29].
29
Николай Фламель — французский алхимик (умер в 1418г.), первоначально переписчик, которому, как считается, удалось разгадать тайну превращения металла в золото (прим. перев.)