— Это шотландцы! — сказал Вийон с нескрываемым презрением. — Прикажи им Людовик, и они разрубят народ своими мечами.
Толпа успокоилась при въезде короля. Впереди маршировали знаменосцы и трубачи в радостных пестрых одеяниях. Потом шел первоклассный отряд шотландских стрелков в восемьдесят человек, вооруженных через каждый четвертый ряд алебардами, пищалями, арбалетами и их характерными длинными луками. Сам король был одет в широкое длинное роскошное одеяние из пурпурного сатина и скакал на белой лошади, белее которой нельзя было себе и вообразить. Красный и белый были королевскими цветами. Богато вышитое красное платье светилось издалека, словно король добровольно предлагал себя в качестве мишени.
Насколько бросался в глаза его эскорт, настолько его лицо скрывалось в тени капюшона и большой, такой же красной шляпы, так что мне осталось только воспоминание о моей встрече с «кумом Туранжо» на башнях Нотр-Дама Белые страусовые перья на шляпе танцевали с каждым кивком, которым Людовик благодарил за крики приветствия и почтения. Грубое обращение конного эскорта было уже забыто. У народа Турена, как и у народа во всем мире, была короткая память, но от помпезности власти у него разбегались глаза.
Конец процессии завершали посыльные короля. Они помогли ему слезть с коня перед деревянной трибуной. Людовик уселся в мягкое кресло на трибуне, по периметру которой выстроились факельщики. В дрожащем свете король был хорошо виден — как его ликующим восхищенным подданным, так и тайным заговорщикам, которые себя пока ничем еще не выдали.
— Мы должны разделиться, — предложил Вийон. — Колетта и я заберемся на фургоны, чтобы отсюда наблюдать за рыночной площадью. Вы, остальные, подойдите по возможности поближе к трибуне, чтобы прикрыть Людовика.
Я протискивался через толпу вместе с итальянцами. Того, что Людовик меня узнает, едва ли стоило опасаться. Он находился в ярком свете, я же был всего лишь одним из тысячи лиц. К тому же я исходил из того, что он уже давно позабыл свою встречу с маленьким писцом Арманом Сове.
Мы добрались до трибуны, когда бургомистр Плес-си-де-Тур, очень маленький, но потому еще более толстый человек, вышел к королю и поприветствовал его. Бургомистр представил своему высшему сюзерену украшенную венком и гирляндами из цветов майскую королеву, — пожалуй, не случайно свою собственную дочь. И это в определенной степени oправдывало ее красоту: несмотря на юность, она обладала такими же внушительными размерами. Я прекрасно понял, что ради права стать майской королевой она выполнила неукоснительное требование девственности. Нехотя бургомистр отступил на задний план, потому что последующее было делом короля и майской королевы.
— Отец мой, отец мой, — обращалась она визгливым голосом к королю, отчего у последнего явно зазвенело в ушах, — послушайте, что там творится во дворе: там кто-то воет так громко, там кто-то лает и топает, шумит и рычит над кронами деревьев отвратительно и дико!
Как плохая актриса (а таковой она и была), она смотрела вверх с широко раскрытыми глазами на украшенное майское дерево, установленное на рыночной площади, словно видела над ним спускающуюся по небу Ликую Охоту. Музыканты танцевали друг с другом, яростно орали и кружились, чтобы придать словам майской королевы подобающий вес.
Король встал и распростер руки. И по мановению руки ведьмы и демоны застыли, замолчали даже музыканты. Дуновение ветра затеребило красное королевское одеяние, словно крылья огромной птицы, и Людовик сам показался мне одним из изгоняемых призраков.
Он наклонился к пестро разукрашенной девице и сказал:
— Дитя мое, это злая ночь, дитя мое, это Дикая Охота. Отче наш, три креста на воротах, благодарим Бога, что мы теперь в безопасности перед этим. Привидение не сможет больше войти к нам, теперь ложись в постель, дитя мое, и засыпай![64]
Едва он произнес это, поднялся громкий звон колоколов. Лица обернулись к колокольне, на которой возвышалось деревянное распятие в синем ночном небе. Возглавляемая священником, который громко читал молитву «Отче наш», маленькая процессия вышла из церкви. Причетники в праздничных одеяниях раздавали благовония, другие несли распятие, подобное тому, что было на башне церкви. Процессия останавливалась у каждого дома, и священник рисовал сверкающим белым мелом три креста на входной двери. Под жалобные стоны ряженые дергались, как черви с больным животом. При этом я не сумел определить, испугались ли они молитвы, строгого вида деревянного распятия или кусающего запаха благовония, от которого заслезились и мои глаза.
В это время Людовик схватил за руку свое круглолицее «дитя» и отвел к установленной на трибуне кровати, в которую улеглась майская королева. Хлипкая конструкция выдержала ее вес, и возможно, это было самое большое чудо нынешней Вальпургиевой ночи. С девушкой успокоились и демоны и ведьмы, их возня утихла.
Король громко сказал собравшимся:
— Волшба прошла, исчезли привидения, Господь да щедро воздаст благословением!
Сопровождаемые оглушительным ликованием, звезды вспыхнули в небе. Я сжался, мое дыхание замерло. Разлетаясь искрами, остатки от взорвавшихся созвездий медленно падали на землю. Все без исключения кометы, которые указал Пьер Гренгуар в своей книге, казалось, в один миг обрушились вниз в доказательство их божественной разрушительной силы.
Потом я заметил фейерверк, который устроили на другой стороне площади возле трибуны. Пиротехники поспешно подожгли фитили, которые выглядывали из нижних клапанов железных трубок.
Искусно созданные птицы порхали из направленных в небо труб и с визгом взлетали вверх. Они расправляли свои крылья и парили над крышами, пока не распадались и не разбрызгивали свой сверкающий дождь, да так, что порой мне казалось, что здесь светло, как днем. Свет и пламя преодолели ночь и существ тьмы.
Только потому, что было так светло, я разглядел пятерых людей, одетых как демоны в маски. Они поднялись за выступом стены и направили на трибуну металлические трубки, подобные трубкам для фейерверка То, что они держали в руках, выглядело как смесь из трубок для фейерверка и пищалей. Фитили уже горели, и, наконец — слишком поздно? — я осознал, каким коварным образом должен умереть король Людовик. Вспышки фейерверка отвлекут не только толпу, но и преданных шотландцев. Возможно, все примут это даже за несчастный случай, за неудачный фейерверк.
Словно я сам был вылетевшим выстрелом из трубы, я бросился к трибуне и закричал королю изо всех своих сил, что ему нужно искать укрытие.
Слышал ли он меня? Возможно, его только насторожило поведение его стражи, которая обратила на меня внимание и уставила в меня свое оружие. Каждый раз Людовик прыгал в сторону, и первый выстрел ракеты пролетел мимо, попал в кресло на трибуне. Гром взрыва заглушил весь другой шум. Кресло полностью разлетелось вдребезги, и волна разряда ударила Людовика по ногам. Там, где он как раз стоял, разорвался второй снаряд, и снова загремел оглушающий взрыв. В трибуне зияла соответствующая дыра.
Отскочившая в стороны древесина полетела по воздуху в абсолютном беспорядке. Щепки вонзились мне в кожу. Других постигло то же самое, как я понял по общему крику. Короля я больше не видел. То ли он провалился через дырку на трибуне, то ли был скрыт плотным облаком дыма, которое быстро распространилось и воняло хуже, чем благовония?
Когда раздался третий взрыв, толпа в дикой панике метнулась прочь от трибуны и поволокла меня с собой. Люди, которые не знали, что произошло, должно быть, приняли это за волшебство. Ад выплюнул свое смертельное дыхание, чтобы одержать победу в эту Вальпургиеву ночь над добрыми силами.
64
Поверье о Дикой Охоте (разумеется, языческое) было широко распространено в средневековой Западной Европе. Встреча с проносящейся по небу кавалькадой демонических существ, сопровождаемых сворой собак, не предвещала ничего хорошего. И, заметим, как и в случае с кануном Дня Всех Святых, люди, вполне считавшие себя верующими, рядились в маски Дикой Охоты, вероятно, пытаясь таким образом изжить свой страх перед неведомым (прим. ред.)