Но миновало, отболев, и это. У нас, у детей, это прошло быстрее, чем у взрослых с их склонностью к брюзжанию, которое мы не одобряли и высмеивали. Мы первые стали знакомиться и сближаться с новыми соседями, которые, по правде говоря, не прочь были поважничать, что было нечестно с их стороны, хотя бы у них и были на то основания. И дети их тоже. И они здорово задавались, считая ниже своего достоинства играть с обитателями курятников. Даже потом, когда мы подружились кое с кем из них, они долго еще продолжали задаваться, а мы — обижаться. Но отец говорил;
— Вы еще не узнали друг друга как следует. Потому и … Поэтому я, упорно проглатывая обиды, убеждал своих поближе сойтись с новоселами, чтобы стерлась граница между нами.
Но несмотря на все это опять наступила пора, когда дома было тоскливо, а деваться — некуда. А причина была в том, что мы боялись встретиться с ребятами из того дома на глазах у взрослых, они вряд ли были бы этим довольны. Поэтому мы старались играть подальше от этого дома, хотя в душе чувствовали, что правильнее было бы играть всем вместе, тогда б мы перестали чураться
друг друга. Некоторые из нас так остро это переживали, что даже перестали это скрывать. Скажем, Иле Галичанин выбил камнем окно в новом доме, а Мице поколотил мальчишку только за то, что эти новоселы бог знает что из себя строят. Да и я, признаться, с удовольствием не отстал бы от других, я уж давненько примерялся к пухлой роже сына одной фифочки, который, когда моя мать сказала ему, что, мол, нельзя справлять нужду рядом с чужим двором, ответил, что там — это у нас — все равно грязно.
Однажды после обеда, когда мое терпение уже подходило к концу, мужчины из нового дома вышли на
улицу в майках и шортах, с лопатами и кирками и стали что-то копать. Посчитав это событие достаточно веской причиной, чтобы несколько умерить свое самолюбие, мы пошли туда и узнали, что во дворе будут ставить качели для детей. Известие это вызвало сильное волнение и новый прилив зависти. Событие это произвело на нас тем большее впечатление, что, как нам сказали, качели предполагались не обычные, а качели-лодки, какие были только в парке. И жители нового дома не шутили. Еще до наступления темноты они притащили красные железные рамы, на которых будут висеть качели, установили их в выкопанных ямах, в ямы набросали камней и залили цементом, а нам, детям (причем, всем), сказали, что если мы хотим качаться, то не должны притрагиваться к качелям до завтрашнего утра, покуда цемент не застынет. И мы, надо признать, ни о чем так не заботились, как о том, чтобы никто не трогал рамы. Особенно старались ребята из старого квартала, так как надеялись этим заработать право качаться на качелях тоже. Когда кое-кто из новоселов не удержался и хотел потрогать рамы (из чего мы поняли, что не такие уж они примерные), мы им не разрешили. А тот самый сын фифочки, который гадил у нашего двора, так настырничал, что мне пришлось воспользоваться случаем и дать ему по шее, после чего он, устыдившись, затих. И один толстый дяденька из нового дома с русыми усами даже похвалил нас, ребят из старого квартала, а меня погладил по голове и сказал, что мы заслужили право качаться на качелях наравне с их детьми. Когда мы не поверили и переспросили, толстяк сказал:
— А как же! Что им, железкам, сделается?
Мы караулили установленные рамы до поздней ночи, а назавтра еще на рассвете собрались там же. Быстро пролетело утро; мы раскачивались, уцепившись руками за верхнюю перекладину. В полдень принесли и качели с цепями, которые после работы мужчины должны были - повесить, и тогда все будет готово.
И дома в тот день была маленькая радость. Отец подработал немного денег и, узнав, что жалованья нам хватит до конца месяца, попросил мать приготовить на эти пять сотен чего-нибудь вкусненького, чтобы завтра обед был на славу.
— Послушай, — сказал он ей,— я бы не отказался в такую жарищу выпить пару бутылок пива. А себе с сыном купи лимонаду. Да еще кусок льда побольше. Кто тогда осмелится сказать, что у нас чего-то недостает.
Таков уж мой отец. Он мог вспылить, но умел также из всего сделать радость. А я, когда это услышал, чуть не умер от радости и был просто счастлив, что у меня такой отец.