– Веди!
Ехать оказалось недалеко – буквально три дома. Запустив меня в еще теплую со вчерашнего вечера баню, девчонка исчезла, пропищав, что скоро вернется. И на фига она мне? Спинку потереть, что ли? Но вскоре забыл обо всем, добравшись до теплой воды. Кайф!!! На отходняке, да еще пока двигался, не замечал, как продрог, а тут разом застучали зубы, и с ног до головы покрылся мурашками.
На приведение себя в порядок потратил все остатки воды из нагретого бака, домываться и полоскать одежду пришлось в холодной. Кожаную куртку, как мог, оттер хотя бы снаружи, рубашку теперь только на выкид – жижа оказалась на редкость стиркоустойчивой, но добраться до дому – сойдет. Зато ткань на сорочке воду не задерживала, и достаточно было пары энергичных встряхиваний, чтобы она стала почти сухой. Открытым остался вопрос с джинсами. Полоскание в трех тазах им мало помогло, разве что грязь теперь не концентрировалась на задней части, а равномерно распределилась по всей поверхности. И, разумеется, сколько их ни выжимал, с них по-прежнему продолжала капать вода.
Для оценки результатов затраченных усилий выбрался в предбанник – светильник в парной явно знавал лучшие времена. Протягивая штаны к чуть более яркой лампочке, нос к носу столкнулся с малявкой, раскладывавшей на лавке ветхое застиранное полотенце. Мелкая жалобно взвизгнула и покраснела так, что я начал волноваться за ее здоровье, а потом пулей вылетела за дверь, выронив темный сверток. Покосившись на прополосканные и зажатые в руках трусы и джинсы, пожал плечами: не думала же она, что я в одежде мыться буду? Но вскоре переменил о девчонке мнение в лучшую сторону: брошенный сверток при поднятии оказался штанами от робы. Дешевыми, поношенными, великоватыми, зато сухими и чистыми. А если не приглядываться, то и за джинсы издали сойдут.
Несчастье звали Маша, и училось оно в восьмом классе нашей же школы.
– Чаю выпьешь? – спросила она меня, когда с короткой церемонией знакомства было покончено.
Посмотрел на занимающийся рассвет, на передумавший расходиться туман и сказал:
– А, давай!
Скрыть ночную отлучку дома уже вряд ли удастся, а минутой больше – минутой меньше – роли не играет. Зато слегка убрать запах перегара не помешает.
В летней кухне – а в дом меня не пригласили – оглядел приготовленный натюрморт: два стакана, закопченный чайник и блюдце с четырьмя черными сухариками. И еще полный молочник – видать успела, пока я отмывался, по новой сгонять за молоком. Сама Маша, кстати, платье переодела, но гольфы на ней остались те же – с грязными разводами и одной сиротливой кисточкой. И почему-то эта кисточка так и лезла на глаза, вызывая иррациональные угрызения совести.
В утренней промозглой сырости чай остыл моментально, и я почти залпом выхлебал свой стакан, не притронувшись к сухарям. Если честно, в нормальное время я бы и собаке постеснялся такое дать, но не взял не поэтому. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что семья здесь живет бедная – об этом кричала и сервировка стола, и Машина одежда, и общая обстановка. Объедать тощую девчонку показалось мне кощунством.
– Спасибо за чай, – отставил я стакан, – Поеду. Когда удобно будет штаны вернуть?
– Ммм… – почему-то без труда догадался о ходе ее мыслей – любопытные соседки жили не только в моем квартале.
– Завтра с утра за молоком поедешь? – уж один-то день могу и встать спозаранку.
Маша, покраснев, кивнула.
– Тогда до завтра.
– До завтра, – еле слышно прошептала она.
Незамеченным проникнуть домой не удалось – в прихожей среди рассыпанной с полки обуви и пустых бутылок сидел пьяный в зюзю старик и плакал.
– Сынок! – обрадовано встрепенулся он, взмахивая унизанными перстнями кистями рук и безуспешно пытаясь подняться с пола, – Живой, слава богу!
У стенки, отчаянно переминаясь с ноги на ногу, стояли два громилы и не решались к нему подойти. Могу их понять: пусть им по сороковнику, а отцу почти восемьдесят, пусть они в прошлом тренированные убийцы, а он никогда к физической силе не стремился, но Петр Исаевич Романов и сейчас считался одним из самых опасных людей в империи, наравне со старой аристократией. А какое-нибудь из его колечек могло от непонравившегося ему человека и пепла не оставить. Прихватив, правда, пару кварталов заодно, но кто из нас совершенен? И даже если отнять его перстни, пуговки, цепочки и браслеты, он, вполне вероятно, был артефактом сам по себе. Это, конечно, только мои домыслы, но проверять я бы не взялся. И другим бы не советовал.
Да, этот с виду немощный старик – мой отец, единственный и неповторимый Петр Романов собственной персоной, чьим жалким подобием я являюсь. Когда-то давно шестидесятитрехлетний профессор артефакторики женился на собственной несовершеннолетней студентке, что повлекло за собой грандиозный скандал, переезд в глушь и через девять месяцев – меня. Надо впрочем признать, что до смерти матери он так не выглядел: одаренные в большинстве своем после определенного возраста смотрятся не на прожитые года, а так, как себя ощущают. И пять лет назад этот человек в одночасье из цветущего мужчины превратился в ту развалину, что я вижу сейчас.