В небе загудели авиационные моторы. Все автоматически посмотрели вверх. В бездонном синем небе, словно в море, плыли самолеты с черными крестами на крыльях.
– Летят, стервятники! – буркнул кто-то из красноармейцев. – А нам всегда внушали, что будем воевать на чужой территории! А оно видишь как.
Вдалеке послышались голоса. Красноармейцы быстро залегли между деревьями. На поляну вышла небольшая группа бойцов.
– Стой! Бросай оружие! – скомандовал им Вавилов.
Бойцы сбились в кучу. Судя по поведению, они были изрядно напуганы и никак не ожидали встретить людей.
– Не стреляйте, мы свои! – произнес один, положив винтовку на землю.
Вслед за бойцом сложили оружие и другие. Пауза явно затягивалась, и было необходимо принимать какое-то решение.
– Офицеры среди вас есть? – спросил Вавилов.
– Нема, – ответил боец с окровавленной повязкой на голове. – Их еще вчера всех постреляли!
Вавилов поднялся на ноги и направился к ним.
***
Корнилова Нина вышла из дверей военкомата в расстроенных чувствах. Ее мечта попасть в школу снайперов была полностью разбита резонными доводами военкома.
– Да поймите меня, девушка, правильно! Сейчас фронт остро нуждается в медицинских сестрах. Вы же сами написали в своей анкете, что являетесь абитуриентом медицинского института. Зачем же ломать о колено свою мечту?
– Но, товарищ военком, медсестрой может работать каждая девушка! Перевязывать раны, разносить лекарства, делать уколы. Этому можно быстро научиться… Я прошу, чтобы вы отправили меня на фронт! Я хочу бить фашистов! Я же комсомолка, и мне стыдно прятаться в тылу, когда воюет вся страна.
Военком усмехнулся. Он достал папиросу из портсигара и закурил. За эти первые военные дни он сильно устал, а, судя по поступающим приказам и директивам, надеяться на отдых не стоило. Он посмотрел на стоявшую перед ним красивую девушку, и ему вдруг стало ее жалко.
– Да поймите меня, Корнилова, – устало произнес он. – Вы считаете, что помогать раненым бойцам Красной Армии менее почетно, чем стрелять в фашистов? Нет, голубушка, вы глубоко ошибаетесь. Нет ничего благороднее, чем спасать людей от смерти, возвращать их обратно на фронт, где они снова будут уничтожать немецкую мразь. Вы хоть это понимаете?
Он сделал небольшую паузу и продолжил:
– Вы думаете, я не хочу на фронт? Поверьте, я тоже хочу сражаться! Но партия приказала мне быть здесь: формировать части и уговаривать таких, как вы, упрямых девушек. Так что не нужно капризничать, комсомолка Корнилова, вы – не дома! Пройдите в соседний кабинет и получите все необходимые документы. Думаю, пройдет совсем немного времени, и вы поймете, что я был прав, направив вас в медсанбат. Останься в живых, дочка.
– Товарищ военком, но я отлично стреляю и хожу на лыжах! Разве этого мало? Я многое могу…
Она хотела еще что-то добавить, но он уже не слушал. Повернувшись к ней спиной, он начал набирать номер на телефоне. В соседнем кабинете, молоденький лейтенант вручил ей документы, предписывающие прибыть в военный госпиталь, который располагался на соседней улице.
– Вы чем-то недовольны? – спросил лейтенант, сверкнув белоснежными зубами.
– Почему же, я очень довольна; вот только хотела стать снайпером, а придется выносить горшки за ранеными. Разве это справедливо?
– Это тоже война, Корнилова: война со своей гордыней, со своими желаниями. Так что, удачи вам! – произнес офицер и подмигнул ей.
Нина вышла из кабинета и молча, направилась через заполненный людьми коридор.
– Вы слышали, наши оставили Минск? – произнес мужчина в клетчатой кепке, обращаясь, к стоявшему рядом с ним военному. – Где же наши части? Почему мы все время отступаем?
Заметив сердитый взгляд Нины, он замолчал и отвернулся в сторону. Вести подобные разговоры, тем более в стенах военного комиссариата, было небезопасно. За распространение пораженческих слухов можно было угодить под трибунал!
Девушка вышла на улицу. Около здания военкомата толпились женщины с детьми, пришедшие проводить своих мужей на фронт. Многие из них плакали и причитали, прижимая к себе маленьких ребятишек.
«Как хорошо, что меня никто не будет провожать! – подумала Нина. – Не будет слез, не будет прощальных напутствий».
Улицы Москвы были, как никогда, пусты. Около закрытых магазинов стояли небольшие группы людей, надеявшихся, что им удастся что-то купить. Она, молча, проследовала мимо них и направилась к метро.
***
Генерал-лейтенанта Мерецкова втолкнули в сырую камеру, походившую на каменный мешок. Длина камеры была не более трех метров, а ширина, чуть меньше четырех. Он сделал несколько шагов, когда за его спиной глухо звякнула металлическая дверь. Как ни странно, но именно эта массивная дверь поделила его жизнь, на до и после ареста. Рядом с небольшим окном стояла солдатская койка, заправленная серым армейским одеялом. Мерецков устало опустился на койку и, в ту же секунду, услышал голос надзирателя: