Не любил отец Зирах бесплодных смоковниц, бездетных супругов, людей без племени и потомства; для вразумления их он частенько повторял слова псалма: «Блажен человек, подобный дереву, что растет на берегу многоводного потока и дает плоды в свое время, ибо не опадают листья его».
Напротив балкона поповского дома, в углу его двора, был обнесенный плетнем загон, в котором Зирах держал свою скотину. Земля в загоне была устлана навозом, а посредине желтела большая лужа густой, зловонной жижи. Вечером, когда пригоняли стадо, волы, коровы, буйволы, буйволицы и отъевшийся на подножном корму бугай разваливались в загоне, и в сумерках оттуда слышались тяжелое дыхание, шорох, мычание — а поп-вдовец сидел на своем балконе, попивал чай и заигрывал со стряпухой Маринэ.
Ну, скажите, где там еще было отцу Зираху печься о Горгасаловом камне?
Прошло время. Поп не простил Чорехи его обличений и написал на него донос. Безмолвный и бледный, стоял Чорехи перед разгневанным экзархом, готовым испепелить разоблаченного «бунтовщика». Он так и не проронил ни слова… Чорехи посадили в тюрьму и продержали там несколько месяцев, но в конце концов вынуждены были освободить, так как не смогли предъявить ему никакого обвинения.
Чорехи вернулся домой вконец надломленный, постаревший, одряхлевший душевно и телесно… Он почти ни с кем не разговаривал и только изредка жаловался, что не так отравила ему душу тюрьма, как предательство грузина, соотечественника. Поступок священника казался ему невообразимым, невозможным! И он отвернулся от мира, махнул на него рукой… Потом он заболел, слег — и сразу сложил оружие, склонил знамя. Молча, без жалоб сгорал он и таял… Не смог бороться против одолевавшей его старинной хвори, да и не хотел.
В дождливый осенний день несколько человек собрались в деревенском духане, чтобы осушить «заупокойную» чашу.
— Зачем он мучался, таскался по горам и лесам, несчастный?
— Что он унес на тот свет? Ничего! — сказал кутила-дворянчик Дола и, обведя взором обильный стол, подтвердил еще раз: — Ничего, клянусь этим хлебом и вином!
— А что мы можем унести с собой из этого мира?
— Ничего! Дай бог вам долгой жизни! — воскликнул Дзгвлипа.
— Ничего! Клянусь памятью наших отцов. Ничего! — Сказал Капло, и Цверикмазия с готовностью поддержал его.
— Ну, так выпьем! — Дворянский сын Дола наполнил вином большую чашу и пустил ее по кругу: да помилует бог Чорехи и упокоит его душу!
— Что ему было нужно, бедняге? С нами он не водился, всю жизнь провел, копаясь в развалинах, разыскивая сказочные клады! Жил бы как все люди, пил бы вино, веселился с нами за столом — разве не остался бы в выигрыше?
— Пусть теперь бродит по оленьим тропкам, пусть на том свете ищет зарытую казну, высматривает следы туфельки Тамар-царицы! — от чистого сердца помянули застольцы душу Чорехи, хоть при том и прибавили два-три ядовитых слова…
Хоронил Чорехи Зирах — и даже произнес короткое надгробное слово:
— Неподкупный был человек, непреклонный судия, хотя и горячий, скорый, подозрительный… Ангел мира да утишит и успокоит его на том свете! Помолимся о душе Чорехи, да обретет она мир и блаженство, и да простит всевышний господь вновь преставившемуся рабу прегрешения его!
Только и всего!
Смерть Чорехи не потрясла никого. У гроба не слышно было воплей, рыданий, причитаний; никто не убивался, не рвал на себе волос, никто не царапал себе лица окровавленными ногтями… Село так и не оценило значения этой утраты. Гурана стояла в головах гроба, молчаливая и угрюмая: столько лет прожила с мужем, и вот осталась теперь покинутой, одинокой…
И Чорехи, согласно завещанию, водворился в последнем своем жилище — у подножия колокольни Котманского святого Георгия.
Так ушел из мира этот добрый старозаветный человек, со своими точно замшелыми глазами и сумеречной душой, человек, живший во мгле минувших времен и взиравший на настоящее незрячим взором; человек однобокий, в одну сторону тесанный, одним глазом видящий!
— А теперь — здравствуй много лет и будь счастлив, наследник Чорехи!
— Посмертною волей Чорехи в твои руки переходит все его достояние: дом и двор, земли и леса, мельница, виноградники, пашни и луга, погреб, плодовый сад, усадьба с хозяйственными строениями — словом, все движимое и недвижимое имущество, — обратился с чашей в руке Цверикмазия к молодому офицеру Мамрике Чаглагадзе, племяннику Гураны. — Покойному вечная память, а тебе жизнь в довольстве и радости! Теперь дело за тобой — посмотрим, какого мы приобрели нового соседа!