Тот самый Форэ, который однажды, на замечание священника: «Соблюдай посты, не губи свою душу!» — ответил: «Для того я и ем скоромное, чтобы тело не истощилось, было в чем душе держаться!»
Чем же, однако, особенно прославился Форэ?
Это был человек большого замысла, борец против безводья, все свои силы положивший на то, чтобы привести воду в свою засушливую деревню.
С этого и пошла его слава.
Поистине, заслуживал Форэ изумления и восхищения!
Вода была его страстью, он мечтал о ней, как одержимый любовью — о своей возлюбленной. Всю жизнь трудился он не покладая рук, чтобы проложить путь в наше село бурливой и пенистой речке Нишардзеули.
В деревне все только и знали, что хвалили Форэ, но подмоги он ни от кого не видел — только несколько ближайших соседей неизменно подбодряли его, воодушевляли на святое дело! Да и какую помощь могла оказать мечтателю несчастная деревушка, которую коршуном когтила и терзала бедность? От кого здесь было ждать помощи? Не от кого! И остались они лицом к лицу, один на один — Форэ и мечта, Форэ и деревня…
Стоял на скалистом мысу Форэ и, изменив обычной своей молчаливой повадке, взывал твердо и убежденно.
— Подсобите, люди, руку мне протяните — выроем ложе для Нишардзеули, пробьем путь ей, чтобы потекла к нам, как белопенная струя из оленьего вымени!
Он подробно описывал направление, по которому собирался вести речку к деревне:
— Сначала сбросим ее с Кремневой скалы, — объяснял он восторженно, — потом пустим, минуя Крутой утес, вдоль Долгого косогора, прогоним через Большие валуны, дадим пробиться через Завал, свергнуться по Каменной стене, — а там уж выбежит она на простор, оросит наши суходолы и потечет по полям, пока не вкатится к нам в деревню и не размягчит сухменную глину в наших садах… И тогда разрастутся под землей корешки, потянутся вверх побеги, набухнут, полопаются почки, покроются цветами деревья, привалит урожай в поле, на огороде, в саду, — под ногами и над головой; пригнутся к земле отягченные плодами ветви яблонь и слив, нальются гроздья в виноградниках! Хлеб уродится сам-десят, кукуруза поднимется в человеческий рост, скотина нагуляет мясо — поглядите тогда на коров, баранов, телят! А какие пойдут удои, сколько будет молока, масла, меда! Эх вы, замарашки, ведь даже не умываетесь из-за безводья! Жалкие вы бедолаги — нужда беспощадная стережет вас за порогом! На милость божию только и надеетесь, а где она, милость божия? А ведь все вода — прислушайтесь к нашей грузинской речи, сами слова всё скажут: «безводный» значит и «беспощадный», «жалкий» и «бедный» — тот, кому в воде нужда, да и «милость» оттуда же, от «воды» начало берет. Так давайте, пошевелите рукой, подсобите все единодушно, приведем беспутную Нишардзеульскую речку к нам в Мухат-Цхаро!
Так уговаривал Форэ забившуюся в землянки деревню — но в душе больше рассчитывал на себя, на свою сметку, сноровку и охоту к делу. Так и решил он, что в один прекрасный день поднесет селу кипящую речную струю, словно на пасху — красное яичко!
Почти каждое воскресенье поднимался Форэ к верховью Нишардзеули и любовался искрометными струями водопада, беседовал с говорливой быстриной, миловался с каменистыми водоскатами. В самом деле, что за человек тот, кто никогда не стремился на свиданье к любимой? И что за жизнь без страсти, без предмета воздыханий?
Что ж — человеколюбец, ревностный водоискатель хотел подарить иссушенной зноем, изжаждавшейся деревне легкую, вкусную, дешевую, здоровую, обильную воду! Могло ли быть дело благородней? И Форэ, поглощенный своей заботой, исходил вдоль и поперек горы и долы, ущелья и овраги окрест нашего села. Он придирчиво обследовал родники и криницы, ключи и балки, источники и ручьи, обшарил их верховья, облазил их истоки, изучил их ложа, исследовал почву, по которой они текли, обдумывал, как для них проложить короткие русла, рассчитывал направление, чертил планы и схемы… Целыми часами щелкал на счетах, составлял сметы предстоящих работ, ужимал копейки, наводил строжайшую экономию!
Форэ можно было встретить в непролазных лесных чащобах, на утесах, торчащих над обрывом, в бездонных ущельях, в размытых потоками и занесенных галькой овражках, в прибрежных зарослях и на вершинах гор.
Мечтатель, искатель народного счастья, с киркой, мастерком и какими-то самодельными измерительными-приборами, в неизменном дождевике, вылинявшей старой шапке и обросших грязью башмаках, седеющий, с изборожденным лбом, сосредоточенный и деловитый, обветренный и дочерна опаленный солнцем, сжигаемый внутренним огнем, с отблеском вдохновенья на лице — таков был Форэ в те давние времена.