— Нет, — твердо сказал Нильс. — Нет-нет… Идите, девочка! Выбросьте все это из головы!
Она вдруг заметила свое обнаженное плечо, покраснела и натянула блузку. От этого жеста ее нежная фигурка стала еще трогательней и беспомощней, хотя в порыве и было что-то театральное. Но и прежняя Зина в сильном волнении тоже выглядела несколько театрально или казалась такой на фоне других кандидаток в межзвездный полет.
— Не гони меня! Как же я буду жить? — в глазах у девушки стояли слезы.
Она была обессиливающе красива. И в те далекие времена первых месяцев их любви, когда они должны были привыкать и приспосабливаться друг к другу для будущего полета, Зинины слезы вызывали в нем волну неприязни. Ее плач лишал его решительности. Но тогда он слишком сильно ее любил. Теперь он так же ненавидел плачущую девушку и едва сдерживался, чтобы не задушить ее в своих объятиях. Не в силах больше смотреть на нее, он опустил глаза, взгляд его упал на скамью, где лежал аппарат с записью умолявшей: «Не будь к ней жесток, Нильс!» Стараясь сдержать себя, он стоял, распрямив плечи и сам не подозревая, сколько в нем еще не растраченной силы и молодости, чего не могла скрыть и его старинная космонавтская куртка, с которой он демонстративно не расставался.
— Посмотрите на меня, девушка! Но не через розовые очки своих сумасшедших бабок! Да равзе я тот, кого вы ждали? Хорошенько посмотрите на меня. Я же ископаемое, плезиозавр…
И, словно в доказательство своих слов, он дернул себя за поседевшую бороду.
— Не называй меня на «вы», Нильс! Сегодня это звучит обидно.
— Ага, вы сами-то слышите, что сказали! Сегодня это звучит обидно, сегодня! Но я не сегодняшний, ясно ли тебе это, и не могу им стать! Сознайся, тебя прислали врачи? Чтобы ты вернула меня на Землю, а?
— Нет, — прошептала окончательно сломленная девушка. — Потому меня и не пускали до сих пор к тебе… Я всю жизнь ждала тебя…
— Вся твоя жизнь, милая девочка, состоит из двадцати лет. А мне семьдесят восемь плюс вековое различие во времени.
Она вскочила со скамейки, наверное, чтобы доказать, что время не имеет никакого значения для нее, но он отступил назад.
— Я так внезапно на тебя напала… Я буду ждать тебя в гостинице. Возьми вот это!
Она неловко достала что-то из сумочки и положила рядом с аппаратом. Он сразу же узнал кассету с фильмом, где был заснят их последний перед полетом отпуск, который они с Зиной провели в палатке у моря.
— Нет, девочка, — он снова не назвал ее по имени. Он не мог не быть жестоким. — Возвращайся на Землю! Я ведь тоже уже не среди звезд. И забудь эту историю! Ты не копия, нельзя жить как чья-то копия.
— Нильс, почему ты настаиваешь, чтобы повторилась трагедия, не поинтересовавшись… Я же не чужая тебе, Нильс!
— Современное человечество тоже испытывает потребность в несчастной любви. Но твоя быстро пройдет, ты же еще так молода.
Зина робко подошла к нему. В ее глазах и вокруг губ трепетала та же чарующая мука, с которой пятьдесят лет назад молила она простить ее за то, что покидает его.
— Нильс, она… она хотя бы короткое время была счастлива с тобой, а я? Можно я хоть раз поцелую тебя, с приездом?
Он снова отступил на шаг, боясь, что не выдержит, если она прикоснется к нему. Зина смахнула рукой слезы, быстро, по-детски. Вздохнула, усмехнулась, как ему показалось, с тайным облегчением, но пообещала с милой, не лишенной театральности настойчивостью:
— Я буду ждать тебя, Нильс! Как и прежде.
Ему захотелось ее догнать, чтобы вернуть кассету, но потом он решил, что лучше уничтожит ее, чтобы и она не могла смотреть этот фильм. И только глядя ей вслед, он понял, что на ней та же блузка и те же брюки, что и на Зине в тот вечер у моря. И его пронзила та же незабываемая магия ее тела…
Лида Мэй лежала на его койке под дубом, и он чуть не крикнул: «Да как ты смеешь!», увидев в этом посягательство на свою свободу, конечно же, иллюзорную свободу.
Она посмотрела на него, глаза ее сощурились от напряжения. Он снисходительно усмехнулся. Милая, снова она продолжала свою полувековую борьбу с Зиной, не прекращавшуюся даже тогда, когда они жарились на планетах звездной системы Бернарда. Однако там она вела ее с присущим ей коварным спокойствием. Ему стало досадно, что ей нужно вновь объяснять то, что не требовало объяснений. И обидно, что эта храбрая женщина выглядела жалкой. Только сейчас он заметил, что на ней та же одежда, что была и на корабле. Она не набросилась, как остальные, на современную моду с ее чудодейственными косметическими средствами. Остальные женщины возвратились на Землю молодыми и красивыми. Лида Мэй предпочла совершать с ним эти сумасшедшие прогулки по здешнему парку. И она тоже боялась своего геройства? Но ведь нынешние психологи и косметологи делали все, чтобы их геройство не походило на музейное, чтобы они были современными людьми.
Она продолжала лежать, и он прикрикнул:
— Нам здесь таких не надо! — Это прозвучало неожиданно резко, и Нильс поправился, но вышло не веселее:
— Мне нужен дуб. Койку можешь взять, если уж она тебе нравится, а дуб не отдам.
Лида потерла щеки руками.
— Прости, я было задремала… — и так быстро вскочила с кровати, что даже пошатнулась. — Здесь приятно спится.
Она не умела врать, и ей давно бы надо было отказаться от попыток — всегда неудачных — обманывать его. Зачем ей нужно было выглядеть смешной? Она поправила волосы маленьким космонавтским гребешком и спросила будто невзначай:
— А что с девушкой?
— Ты настаиваешь на объяснении? Только что ты заявила, что каждый должен иметь тайну, чтобы стать человеком. И ты права. Пятьдесят лет на одном корабле, без тайн, это действительно бесчеловечно!
Она спрятала гребешок в карман. Привела в порядок не только волосы, но и лицо.
— Тогда не спеши убегать, дорогой! Если ты позволишь мне на чем-то настаивать, то я буду настаивать только на одном: не чувствуй себя виноватым и возвращайся на Землю с Зиной.
Он шутливо присвистнул, но не мог скрыть удивления.
— Неужели ты ее прогнал, дурень? Прогнал? Сейчас же беги и догони ее!
— Слушай, — вскипел он, — ты что, забыла о нашем уговоре? После возвращения из Космоса каждый сам решает свою судьбу.
— Это было на корабле, — спокойно возразила Лида. — Здесь же все оказалось гораздо сложнее, чем мы себе представляли. Это как и со звездой Бернарда. Сколько веков уже люди знают, что это две звезды, а продолжают называть их звезда Бернарда.
Как только она начинала говорить метафорами, он приходил в бешенство, потому что и через пятьдесят лет с трудом понимал их истинный смысл. А еще потому, что храбрый планетолог и бортинженер и таким образом пыталась вести борьбу с артистичной Зиной.
— Ревнуешь, что все сегодня говорят о Нильсе Вергове, а тебя почти не вспоминают? Ну хорошо, сейчас же сбрею бороду и сделаю заявление о тебе.
— Давай не будем обижаться, Нильс! Я хотела сказать, что эти две звезды связаны, как бы они ни старались избежать системы. Я говорила о нашем решении.
Он сел на траву и, опершись затылком о край койки, покачивался, как в кресле-качалке. Сухая листва в рассеянном свете дня переливалась всеми оттенками желтокоричнево-красных тонов. В Гагаринске не было времен года, и только растения отмечали свою осень. Листья висели неподвижно, и он лишь сейчас заметил, что здесь не бывает ветра. Это его потрясло: может ли дерево жить без ветра? Жило! Целый лес дышал рядом с ним, но только белки и птицы создавали в нем какое-то движение.
— Представляешь, — сказал он, — это действительно Зина. Клонинговая копия. Полный идиотизм! Параноя, чистейшая параноя! Ее запрограммировали любить меня, и когда я возвращусь…
— Ты должен возвратиться, Нильс, должен в конце концов вернуться, — перебила она его со страстью, столь не частой для нее. — Тогда, может быть, и я возвращусь.
— А я тебе мешаю, что ли? Двойная звезда, а? А почему бы тебе не возвратиться раньше?
Он ждал, что она ответит ему. А она опустилась перед ним на колени, как опускаются перед костром в поле.