Старик поправил пальцем сползшие на кончик носа очки.
— Ну, прощайте, — девушка улыбнулась старухе. — И не надо меня провожать.
Она повернулась и быстро вышла. Еще некоторое время был слышен стук ее высоких каблучков. Потом воцарилась тишина. Только где-то далеко все еще жалобно выла собака.
— Эрнест, — тихо сказала женщина.
— Да?
— Что это значит?
— Ну… ничего, — проворчал он. — После приступа, когда я последний раз лежал в клинике, я попросил, чтобы мне дали новые хорошие глаза. Зеленые, как твои. Для них это не проблема.
— Эрнест, это неправда.
— Уверяю тебя.
— Ты весь — другой. Я же вижу. Чувствую. Ты даже говоришь иначе. Кем ты… Кто ты?
— А кем я могу быть? — беспомощно спросил он.
Он снял очки и, щуря глаза, потер пальцами переносицу. Хотел что-то сказать и встретился со взглядом старухи. Очки стукнулись об пол.
Он неожиданно ссутулился и закрыл лицо руками. Сидел так долго, а она глядела, как дрожат его плечи, и тоже не могла произнести ни слова. Он заговорил, но это уже был другой, совершенно другой голос.
— Прости… мама, — сказал он.
— Ральф?!
Она вскочила так резко, что откинутый стул с грохотом упал на пол. Вязанье сползло на ковер.
— Зачем?! — Она смотрела на него своими выцветшими, некогда зелеными глазами. — Ведь Эрнест… Ральф, что это значит?
— Я должен был, — простонал он.
— Зачем?
— Отец… У него был последний приступ.
Она покачнулась и упала бы, но оперлась рукой о стену. Он даже не заметил — все еще сидел, свесив голову до колен.
— Я предчувствовала… — прошептала она, едва шевеля губами. — Предчувствие не обмануло меня тогда, ночью. Рядом не было никого, и я знала, что никогда не будет. Но утром пришел ты и сказал, что все в порядке, что обошлось. Я была счастлива и забыла о предчувствии… Зачем ты это сделал?!
— Вы… никогда не расставались, — глухо сказал он.
— Ральф!
— Я хотел, чтобы ты осталась. Хотя бы ты.
Она стояла у стены, глядя на него. Слезы навернулись на ее глубоко запавшие глаза, но не скатились по щеке, а разбежались по сеточке сухих морщин.
— Так нельзя, Ральф, — сказала она. — Тот, кто уходит, должен уйти. Спокойно. Ты же сам говоришь, мы динозавры. А ты — уже другой человек.
— Мама! — плечи его задрожали еще сильнее.
— Если ты хотел быть рядом со мной, то надо было прийти Ральфом. Я знаю, ты хотел как лучше… Поэтому я буду ждать. Приди таким, каким был мой сын. Но не возвращайся один…
За окном послышался далекий гул, словно за горизонтом начиналась гроза.
— Видишь, собирается буря, а девушка, наверно, еще не дошла до города. Надо ее догнать. Теперь ты принадлежишь ей и ее ребенку. Ты не имеешь права забывать об этом. Он должен родиться. Ведь для него ты создал свой новый, — она с горечью покачала головой, — прекрасный мир.
Старуха подошла к креслу и положила руки на его седую голову.
— Это не плохой мир, мама, — сказал он и прижался к ней.
— Может быть, — сказала она. — Не знаю. Но именно поэтому беги за ней. Я поверю, что твой мир прекрасен, может быть, даже добр, только если ты наберешься мужества отдать ему собственное дитя. Иди.
Старик послушно поднялся. Лицо у него было иссиня-серым, как небо за окном, с которого упали первые капли дождя. Они уже шумели в листве деревьев перед домом и застучали по подоконнику.
— Дождь начинается, — сказал он. — Я закрою окно.
— Дождь? — она словно очнулась. — Слышишь?.. Странный шум…
— Ну-ну, все хорошо, все уже хорошо, — он погладил ее руки.
— Нет, какой-то голос…
— Тебе показалось. Дождь, — он подошел к окну и вдохнул полной грудью. — Подойти и взгляни, какие крупные капли.
Она встала рядом, совсем маленькая, согбенная, словно он сразу же подрос, распрямил так долго сутулившуюся спину. Перед ними в тумане и полумраке лежал мир. Среди звуков усиливающегося ливня выделился какой-то тихий шелест, он то стихал, то появлялся вновь, словно что-то ползло в сухой траве, вторило ударам капель, тянуло за собой гул отрывочных голосов.
— Послушай, опять! — шепнула она. — Надо скорее догнать девушку.
— Да, — сказал он. — Иду.
Он уже отвернулся от окна, когда она схватила его за руку.
— Подожди, — щуря выцветшие глаза, она пыталась что-то разглядеть за занавеской, колеблющейся под порывами ветра. — Ральф, видишь? Куда бежит собака?
— Убегает от дождя.
— Но она бежит сюда.
— Становится темно, а у нас единственный дом в округе.
— Ральф! Девушка! Она тоже бежит сюда!
— Но ведь это всего лишь дождь, — удивился он. — Почему она так спешит?
— Ральф, иди скорее, — поторопила старуха. — Отвори дверь.
— Дверь открыта. Она выходила последней и прикрыла ее только снаружи.
Где-то, вероятно у порога, заскулила собака. На дорожке послышались шаги. Стук в дверь. Опять раскат грома, на этот раз ближе. Ветер усилился, и странный, все более явственный звук плыл над землей, словно волна невидимого наводнения.
Стук повторился.
— Открыто! — крикнул Ральф и выбежал в прихожую. — Ну, все-все, спокойно…
Дверь раскрылась, ворвался ветер. Полыхнула молния. От неба до земли. В призрачном свете лицо девушки казалось особенно бледным. К ногам жался скулящий мокрый пес.
— Что-нибудь случилось? — спросил Ральф.
Девушка, тяжело дыша, прижалась мокрым лицом к его груди.
— Там… — проговорила она с трудом, — из города…
— Что? — не понял он.
— Н-не знаю… — всхлипнула она. — Ночь. И такой странный хруст. Он приближается. Ничего не видно. Только один этот звук — страшный… Я побежала обратно… По дороге собака… И мы вместе…
— Идите сюда! — крикнула из комнаты старуха.
— Что там еще? — отозвался он.
— Со стороны города, — дрожащим голосом проговорила старуха. — Оно темнее, чем ночь.
— Идет из города, — шепнула девушка.
— Кто? — он все еще не понимал.
Вдруг он охнул и кинулся к окну.
— Нет!.. — простонал он, втягивая голову в плечи. — Невероятно…
— Говори!!!
— Нельзя было забиваться сюда… Да-да, я все время читал газеты годичной давности… Оставаться на месте — значит отступать. Теперь я знаю… То, что мы совершили, было лишь началом… прелюдией метаморфозы…
— О чем ты, Ральф?! — спросила старуха.
— Ральф?! — вскрикнула девушка.
Ральф обнял ее.
— Мы остались далеко позади, дорогие мои, — в его глазах стояли слезы. — Ты, мама, и ты, и даже собака… А там свершился новый перелом. И сегодня даже я не могу представить себе, кем или чем стали теперь люди. Взгляните на эту черную лавину… Она все ближе. Еще немного, и она поглотит нас.
— Я боюсь, — шепнула девушка.
— Не надо, — неуверенно улыбнулся он. — Ведь ЭТО вышло из домов… Во время бури, на дождь и под открытое небо… Дождь промывает раны, смывает всю грязь.
— Что это может быть, Ральф? — дрожащим голосом спросила старуха.
— Н-не знаю, — ответил он. — Ничего не знаю… Но ждать осталось недолго. Может, узнаем, когда каждый атом наших тел сольется с надвигающейся волной… Странное ощущение… Может быть, там вообще не будут иметь значения форма и… одиночество? Смотрите… Миллиарды зрачков, видящих насквозь… А мы… Какое странное ощущение… Куда вы?.. Где вы?! О-ох, как глубоко… и легко… Опять вместе… неужели…
— Странный, невесомый мир.
Еще некоторое время чужой звук нарастает тяжелым пульсом и слышны размеренные четкие шаги, одновременно с этим топот бегущих ног, обутых и босых, собачий вой. Потрескивание радиопомех, трепет крыльев, пение птиц, женский смех, голоса, мерное дыхание зеленой шелестящей листвы. Музыка, шепот. Гортанный звериный рык сменяется гулом моторов, скрежетом и топотом копыт. Снова смех. Какой-то звук — струн, стекла, пружин? Все перемешалось, пульс — пульс гигантской аорты… И вдруг тишина… Полная тишина. Ни шороха, ни звука, и только иногда из пустоты в пустоту падает последняя капля дождя и слышен удаляющийся гром.