— Да как же у нее нет мужа! Она замужем. Теперь ее мужа зовут Золо, — утихомиривает Катарина старика. — Порядочный человек, машину ему дает учреждение, чтобы доставить инвалидную коляску прямо к порогу твоего дома. И нечего ни с того ни с сего осуждать человека, ведь ты даже не знаешь, как это тогда с Зузкой вышло…
— Порядочный человек! Фраер, бегает за каждой юбкой и пьянствует. Такой же, как она сама. Два сапога пара. Для них жизнь — одно развлечение. — Он умолкает на мгновенье, а потом доканчивает: — Пусть сюда не заявляется, говорю тебе, пусть сюда носа не кажет!
— Ты сперва рассуди и не ругайся без причины. Они привезут тебе коляску, а я их должна вытолкать взашей?
— Ее не надо, это я не сказал, что и ее тоже…
— И его не надо! — решительно заявляет Катарина, так что муж про себя изумляется, откуда у нее эта решимость.
— Не желаю, чтоб он здесь появлялся, — повторяет он, поворачивается к жене спиной и молча глядит в окно.
Небо усеяли звезды; одни блещут прямо над трубой, а иные холодно мерцают в недоступной высоте; некоторые играют с людьми в прятки — то появляются, то исчезают, то есть они, а то их опять нет.
Высоко над горизонтом на юго-западе виднеется узенький бледно-желтый рожок месяца, но он не конкурент звездам, сегодня он слишком слаб и одинок, звезды влияют на людей мягче и непосредственнее.
От реки тянет ветерком, прохладным и освежающим, так и хочется расстегнуть рубашку, обнажить грудь и подставить ее ветру.
Луговая трава шуршит, колеблемая его внезапными порывами, дрожит и слегка волнуется, перегибается в поясе, словно танцовщица, но луг окутан тьмою, и нельзя убедиться, правда ли это.
В воздухе разлит тонкий сладковатый аромат. Порой его не ощущаешь, он чуть ли не пропадает, а то доносится опять и заполняет душу воспоминаниями о чем-то неопределенном, прекрасном и давно минувшем. Это — ароматы южных равнин, они с незапамятных времен крадутся ползком вечерами по этому краю; правда, теперь их уже меньше, чем бывало когда-то. Аллеи акаций почти что исчезли, даже приличного лесочка тут нет. Ароматы и запахи, которые сюда донеслись по ветру, наверняка идут от деревьев, раскинувшихся за избой Хорвата. Нигде больше в эту шору не цветет поздняя акации.
В воздухе роится мошкара, то там, то сям запищит комар, надоедая человеку. Где-то на чердаке заворкует, пробудившись ото сна, голубь, затрещит крыльями, прошуршит перьями и затихнет.
Из болотца за ивами вдруг раздается одинокое «бре-ке-ке» лягушки. Но ее поспешный и преждевременный сигнал не находит отклика у прочих обитательниц болота, еще не приспело время ночного концерта.
Муж и жена сидят у подстенка, неподалеку от дверей кухни: он — в своем деревянном кресле, она — на скамеечке, которую вынесла из дома.
Муж курит, выпуская дым из легких с такой силой, чтоб над головами обоих плыли облачка — дым разгоняет комаров.
— Ты помнишь акации, которые росли у вас за озером? — неожиданно спрашивает муж.
— Еще бы не помнить, — спокойно отвечает жена, хотя вопрос поразил ее чрезвычайно.
— Когда в прошлый раз меня везли на осмотр, я заметил, что их там нет больше.
— Их там нет почитай уж лет десять, — сетует жена.
— Лет десять, на самом деле?
— А то и больше.
— Под теми акациями я той весной повстречал твоего отца, — задумчиво произносит он.
— Какой той весной?
— А как пришел с войны, тогда первые колонисты воротились назад.
— Ну встретил — и что?
— Тогда я еще своими ногами ходил, с палочкой, правда. Я возвращался от Рота, относил ему корзинку яиц, он за это давал мне табачку. Ты даже не знаешь, что я воровал яйца у тебя из курятника, — усмехается муж.
— Как же не знать — знаю.
— Знаешь? Я обогнул поселок, чтоб ни с кем не встретиться. И вот тебе на́ — за озером нос к носу столкнулся с твоим отцом. Я едва держался на ногах, остановился и говорю себе — будь что будет. — Старик умолк, раскурил еще одну сигарету и потом начал снова: — Посмотрел он на меня, чудно́ так посмотрел, словно собирался что-то сказать. Но не произнес ни слова, уступая мне дорогу. Немного погодя я оглянулся, твой отец все стоял на прежнем месте, и на лице у него было такое странное выражение. — Мужчина смолк и молчал долго, пока она не спросила:
— А что же было дальше?
— Дальше? А дальше ничего не было. Каждый пошел своей дорогой.
— Ты никогда не рассказывал об этом.
— Не рассказывал.
— А почему?
— Да зачем, разве это так важно?