Что именно полагать, Борис не стал додумывать. Страшно. Да и слово «товарищ» придется забыть. Теперь Маркова будут называть «гражданин». Борис не мог больше сидеть. Встал и зашагал по камере. Три шага до двери, столько же обратно. С жадностью накинулся на принесенный обед. Что ел, не разобрал. Понял только, что это не в пионерлагере — добавки не попросишь. И даже не на берегу «их» озера — лягушек и тех не наловишь…
Промаявшись до вечера, Борис с наслаждением завалился на кровать, но сон не приходил. А когда наконец удалось заснуть, навалились кошмары. То набрасывалась собака и рвала на части; то падал в холодную воду, а оттуда в костёр; то кто-то, надавливая на спину коленом, затягивал верёвкой за спиной руки. Проснулся рано, весь в слезах, даже подушка промокла. Перевернул на другую сторону — хорошо, хоть её не додумались прибить или пришить к матрацу.
Утром Бориса перевели в общую камеру. Три пары глаз уставились на новичка. Первое впечатление от ребят вроде неплохое, смущало только, что все сидят за убийство. Рассказам Маркова о ларьке, магазине, хулиганстве, похоже, не верят. Неожиданно во время рассказа выплыл крик Валерки: «Да стреляй же!» Постой, постой, а вроде они в дымину пьяные ходили с Валеркой ещё к какой-то палатке. Неужели там что?! Было с чего и эту ночь провести без сна.
В понедельник вызвали наконец на допрос. Познакомился с Артемьевым. Тихий, голоса не повысит. С тремя маленькими звездочками на погонах. Ещё не старый — на вид и тридцати нет. Но дотошный до невозможности. На столе перед ним том страниц в триста. И чего он успел туда наподшивать?
На допрос Борис пришел бодро — всё продумано. Только бы не сбиться на какой-нибудь мелочи, не попасть впросак, как там, в отделении. А вернулся в камеру, как побитая собака. Никому ни слова. Забрался на свою верхотуру и пролежал до вечера, уткнувшись лицом в стену. Даже от обеда отказался. Сокамерники не докучали. Сознательные — сами прошли через это. Контролёр и тот не шумел за нарушение режима…
О чём бы Борис ни думал, как бы ни прыгала мысль с одного на другое, а перед глазами все время стояли разложенные перед ним следователем фотографии. На первой — берег реки и палатка в отдалении. На второй — та же палатка, только крупным планом. А на трёх следующих — труп девушки с разных сторон. Девушки, которую он никогда не видел живой…
На допросе Борис, как и было решено, всё отрицал. Правда, от Вологды, отпуска пришлось, разумеется, отказаться. Признал шапочное знакомство с Валеркой и Юркой. Объяснил причину побега — после ареста Митьки и Сеньки испугались. Хоть и не было за ними ничего, но наговорить ведь всё могут.
На что жили? Продукты с собой взяли, деньги, рыбу ловили.
Следователь в общем-то ни о чём особенно и не спрашивал. Так только, уточнял по ходу его рассказа некоторые детали. Написал, правда, много. Но всё правильно, можно подписать. И если бы не эти фотографии в самом конце допроса… Они сломили неожиданностью, охватившим страхом. Придя на очередной допрос, Борис увидел в кабинете двух незнакомых мужчин. Насторожился — всё новое в этих стенах пугало.
— Это понятые, — пояснил следователь.. — Вам, Марков, придется переодеться. Надетые на вас кеды и куртку я изыму. Костюм тоже. — И Артемьев протянул Борису перевязанный верёвкой пакет с полным комплектом тюремной одежды.
— Это почему же? — попробовал возмутиться Борис.
— Потому, что эти предметы являются вещественными доказательствами, — спокойно пояснил следователь.
Борис понял: вышли на пэтэушников. Пришлось признаться. А что оставалось делать? Не ломиться же в открытую дверь! Досадно, что вовремя не разобрался в этом старшем лейтенанте, недооценил его. В результате сам, а не следователь лопухом оказался. Но почему костюм забрал? Неужели и про собаку знает: тогда и магазин…