И тут совсем рядом мы услышали тихий жалобный стон.
Вася встал и, шатаясь, пошел за холмик, а потом сделал знак рукой и мне. За холмом на земле умирала от ран молодая женщина, почти девочка. По бледному лицу с заострившимися чертами бежали струйки крови. Маленькая девочка, лет четырех, судорожно цеплялась за платье женщины. Босая, без платка она вся дрожала от страха и холода. Видно было, женщина ползла издалека вместе с девочкой и упала уже совсем у реки. Вася наклонился к умирающей, но мутный взгляд ее уже ничего не выражал. Она скончалась. Мы тихо сидели у ее изголовья, не было уже ни слез, ни слов.
— Надо похоронить ее, — прошептал Вася. Я вынул нож — единственное наше оружие на двоих, — и начал рыть могилу. Мы бережно стали опускать туда женщину, и тут маленькая девочка, как бы очнувшись, заплакала горько и безутешно. Она вцепилась в мои ноги, стала кусать мои руки.
— Фашист, фашист, оставь мою мамочку!
Я бросил нож, прижал девочку к груди и заплакал вместе с ней. Я не помнил, когда я плакал так, даже в детстве. Редкие и без того, мои слезы на войне совсем иссякли, как источник в засуху. Когда я видел поруганные тела молодых девушек, окровавленные седины стариков, не слезы, а гнев и ненависть душили меня.
А здесь, у могилы неизвестной женщины, когда к моей груди прижался дрожащий от ужаса ребенок, как птенчик, выпавший из гнезда, теплый, слабый комочек, лед растаял в моей груди и слезы потоком хлынули из глаз. Казалось, что вместе со мной плакали и листья израненных деревьев, и птицы, и небо, затуманенное дымом пожарищ, и солнце, увидевшее землю, залитую кровью.
— Как тебя зовут? — спросил я девочку.
— Полина, — еле слышно прошептала она.
Я прижал ее крепко к груди и зашагал вдоль опушки леса. Сзади, опираясь на палку, шел Вася.
Внезапно Вася остановился.
— Тихо, — сделал он знак рукой и бросился за ближайшие деревья. Я последовал за ним.
По тропинке, прямо на нас, шли два немца. У обоих автоматы, у одного в брезентовом футляре телефон. «Связисты», — догадался я. Один из них толстый, рыжий, на ходу жевал хлеб. Я провел рукой по голове Полины, призывая ее к молчанию, и отодвинулся чуть в сторону, чтобы лучше спрятаться. «А что, если заметят? — быстро соображал я. — Нет, надо нам напасть на них. Рыжего я возьму на себя, он поздоровее, а того тощего пристукнет Вася». И тут Полина дико закричала — она тоже увидела немцев. Я бросил ее на землю и кинулся на рыжего. В считанные доли секунды я свалил его на землю, — уж не знаю, откуда такая сила появилась. Вася бросился на второго. Но тот, визжа от страха, вцепился в Васино плечо и, не рассчитав удара, Вася врезался в дёрево. Я ткнул немца лицом в землю и, навалившись, держал его до тех пор, пока он не захрипел. Рядом барахтались Вася и второй немец. Неожиданно я увидел, как сверкнул нож в руках фашиста. Я бросился на помощь к Васе и… не успел. Проклятый фашист успел вонзить его в грудь парня. Когда он снова поднял руку, я перехватил ее и сжал из последних сил. Нож упал на землю. Я поднял его и несколько раз погрузил в обмякшее тело врага. Потом наклонился к другу.
— Прощай, Гриша, я умираю, — прошептал Вася. Лицо его странно побледнело, глаза ввалились.
— Нет, нет, ты поправишься, все обойдется, обойдется! — говорил я, боясь поверить в эту нелепую, страшную смерть.
— Нет, Гриша, ничего не обойдется… Расскажи маме и Рае, как все было… Перейди с Полиной реку, там, у домика лесника… — он что‑то еще хотел добавить, но голова его упала набок, и он затих навсегда.
— Вася! — стонал я. — Зачем, как это могло случиться! — Обезумевший, я бросился на немцев.
— Получай, фашист, получай, гад, за все, за все! — говорил я вне себя от отчаяния и до изнеможения пинал ногами мертвых врагов.
Потом я положил Васю под дерево и засыпал землей, взял фашистский автомат и только тут вспомнил о девочке.
Где она? Я бросился ее искать. Неужели я и ее потеряю. Эта потеря казалась мне тяжелее всех бед, случившихся со мной за день. Я заглядывал под каждое дерево, хотя пот лил ручьями и ноги мои еле двигались. И как же я обрадовался, когда увидел в кустах маленькое дрожавшее тело. Вмиг я забыл обо всем. Как самое дорогое, поднял я Полину на руки. Она бредила. Лоб ее пылал, глаза затуманились. Я прижал ее к себе н пошел к реке. До поздних сумерек пришлось отсиживаться в прибрежных зарослях — над рекой летал вражеский самолет, и от хутора лесника немцы время от времени для верности стреляли из автоматов в разные стороны. Сквозь кусты я просматривал местность и прикидывал что и как.