И вот теперь Асадулла возвращался домой, в аул. Неужели отец станет драться с ним?
Мальчишки, бросив игру, помчались к дому Асадуллы. Да и не только они. Вот и дядя Гамзат спешит туда, и дядя Нурулла. Всем не терпится посмотреть на солдата. «Каким же он стал теперь, их сосед Асадулла?» — думал и Абдулатип. Он бежал вместе с мальчишками.
— Куда это вы? — высунулся из окна сын дяди Нуруллы — Шамсулвара. Они с Абдулатипом — ровесники.
— А ты разве не знаешь? Асадулла с войны приехал!
— Подожди, я тоже пойду, — заторопился Шамсулвара.
— Давай, только поскорей. — Неповоротливый, толстый, как колобок, Шамсулвара едва поспевал за Абдулатипом, — Да скорей же ты, — торопил товарища Абдулатип.
Вот и двор Асадуллы. Он весь заполнен народом. Абдулатип схватил красного задыхавшегося Шамсулвару за руку, пытаясь протиснуться к веранде. И тут он увидел Асадуллу. Он стоял, набросив на плечи старую шинель, опираясь на посох, в лучистых черных глазах светилась улыбка. Круглое молодое лицо потемнело от загара. Каждому, кто подходил, он долго тряс руку, уважительно кланяясь женщинам и девушкам, которые, стесняясь, прятались за спины матерей. К нему протиснулся больной Хабиб, что‑то бормоча на своем непонятном языке. В ауле считали его дурачком и жалели.
— Здравствуй, Хабиб, как поживаешь? — ласково погладил его по плечу Асадулла. — Не обижают тебя? — показал он жестами Хабибу.
Тот, стесняясь, робко улыбался, показывая руками, что, мол, тебя считали погибшим, а вот ты вернулся, и я очень–очень рад этому.
— Спасибо, Хабиб. — Асадулла вытащил из кармана шинели серебряный рубль и подал больному Хабибу. Тот по–своему что‑то быстро забормотал, прослезился, прижимая руки к груди, благодарил Асадуллу. Снял папаху и спрятал внутрь ее рубль. — Какое ласковое солнце у нас в горах, — сказал Асадулла, глядя на горы, окрашенные яркими лучами весеннего солнца. — Соскучился я по вас, друзья, ох как соскучился. — Он сел на стул, который вынесла на веранду жена.
— Говорят, солдаты‑то царя сбросили? — спросил у него Гамзат. — Был ли ты там?
— В Петербурге я не был, а вот с царскими офицерами воевать пришлось, — ответил Асадулла.
— Времена‑то какие пришли, сынок, — качал головой Гамзат. — У нас вон в крепости Абаев сидит со своими красными, за большевиков воюет, а у Андийского озера, говорят, духовенство свое войско скликает. Имама уже выбрали — Нажмудина Гоцинского. Что же это будет с Дагестаном, сынок? Разбушевался, как море в непогоду.
— Ничего, дядя Гамзат. Море успокоится, и вода в нем станет прозрачной, как прогоним черные тучи с неба Дагестана, — сказал Асадулла. Он еще говорил что‑то, Абдулатип не расслышал: сзади его кто‑то вдруг грубо схватил за ворот и потянул назад.
— Ишь, куда пришел, поганец! — услышал он над собой резкий голос мачехи. — А ну, пошел домой! — Она больно ударила его по затылку и потащила за собой. — У–у, проклятый! Только вчера ему чарыки починила, а он уж опять успел порвать.
Это были старые отцовские чарыки (новых ему никогда не покупали), кое‑как приспособленные ему. Уж трижды сапожник ставил на них подметки, но, будто назло, на ногах Абдулатипа они словно горели. И сейчас штаны по колено были мокрыми, топорщились на худеньких ногах. Загорелое, шелушащееся лицо перепачкано землей.
— Молиться его не заставишь, так хоть бы умывался. Посмотри на кого похож, проклятый? И что за ребенок на мою бедную голову! — причитала она. — Люди подумают, что не забочусь о нем. Сущий шайтан, а не ребенок.
— Сама ты шайтан. — Абдулатип вырвал руку и припустился бежать.
— Нет, только послушайте, люди добрые, что сказал этот щенок. Ах ты, бесстыжий! Так он благодарит за то, что кормлю его и одеваю! — кричала вслед ему Издаг. — Подбросила мне Катилай этого проклятого щенка.
Катилай — мать Абдулатипа. Отец его — Чарахма женился на Катилай, когда ей было всего пятнадцать лет. Оставив беременную жену дома, он уехал в соседний аул, где была духовная школа, и поступил там в ученики муллы. Он мечтал сам стать муллой, ведь мулла имел в ауле немалый доход, за богослужение каждая семья приносила ему мерку[5] пшеницы в год. Однако далеко не все ученики медресе[6] становились муллами. Для этого недостаточно было только проявить старания в учении, надо было завоевать расположение духовных отцов, чтобы получить хорошую рекомендацию. Хорошо усвоив эту нехитрую житейскую премудрость, Чарахма частенько заглядывал к мулле — то дрова колоть, то овец стричь. А с дочери его Издаг, глаз не сводил. Тайком от родителей бросал в ее сторону горячий взгляд или пару ласковых слов, я она не без удовольствия принимала эти знаки внимания, уж очень по душе пришелся ей этот красивый, ласковый парень.