— Ты обратил внимание на балконы, нет и двух похожих, а амуры, фонари — совсем как у Мопассана. — Она оперлась на мою руку. — Дался тебе этот Гренобль, Жорж, надо жить здесь. А весной цветы, как это должно быть красиво!
Мосты, Эвелина совсем забыла о мостах, каменных, деревянных, переброшенных изящными арками над голубой водой. И еще церковь, настоящая прочная деревенская церковь с маленькой колоколенкой, качающей колокол в колыбели из кованого железа.
— Хочешь посмотреть на витражи Вазарели?
— Нет, я просто хочу бродить, как кошка, повсюду, потереться о стены, свернуться клубочком под сосной… А еще хочу знаешь чего? Выйти ненадолго на яхте, чтобы лучше рассмотреть все эти картинки, сложить их вместе в голове одну к одной. Ну, ты понимаешь.
— Нет ничего проще, моя крошка. Пойдем, я предупрежу капитана.
— Ого, у тебя есть капитан?
— Конечно нет. Нет даже и матроса. Только бравый старик, балующийся анисовой водкой.
— Жорж, а ты всегда в таком хорошем настроении? Мама говорит, что ты мрачный, как медведь.
— Не слушай ее.
Спустя короткое время мы потихоньку поплыли меж лодок, садов, деревьев мимозы, террас, на которых повсюду люди в шезлонгах читали, курили, дремали на солнце.
— Невероятно, — бормочет Эвелина, — в декабре…
Крутые излучины канала, тихие заводи за поворотом, Эвелина совсем растерялась.
— Какие дали! — восклицает она.
— Нет, это обман зрения, весь Пор–Гримо не больше моей ладони. Ты видишь одни и те же места с разных сторон, и они тебе кажутся другими. Хочешь, выйдем в открытое море?
— Нет, я не люблю моря. Так забавно рассматривать краски, сочетание камня и воды. Жорж, давай не будем возвращаться в дом. Останемся на яхте, как двое влюбленных. Это мне поможет, видишь, благодаря тебе я сменила кожу. Здесь вечный праздник, веселье, пение.
Она смеется и порывисто целует меня в щеку, яхта резко виляет.
— Осторожно, это тебе не твоя тачка.
Я подвожу яхту к причалу и пришвартовываюсь.
— Решено, селимся на борту?
— Да, да, пожалуйста!
— Хорошо, я должен предупредить мадам Гиярдо и перетащить шмотки. Она подумает, что я на старости лет свихнулся.
— Пусть ее, Жорж, побудь сумасшедшим. Для меня.
На протяжении двух дней я и вел себя как сумасшедший. Мы жили на яхте, словно в фургоне бродячих артистов. Эвелина готовила, если это можно так назвать, на маленькой плитке, сопровождая готовку доносившимися до меня взрывами смеха. Ей нравилось спать на узенькой койке в каюте, не надоедало гладить рукой обшивку из дорогого дерева. Время от времени тень закрывала иллюминатор, и легкая волна качала нашу лодку.
— Отплываем, — кричала она, готовая захлопать в ладоши. Потом, внезапно посерьезнев, продолжала: — Как я бы хотела уехать. Знаешь, Жорж, Гренобль — это хорошо, но есть еще целый свет.
Я тщетно повторял: «Оденься потеплее», но она всегда ходила в шортах и свитере, как непоседливый мальчишка. Она свистела, забравшись на мостик, играла с ручками приборной панели, все трогала, рылась в шкафчиках, раскладывала карты, осматривала аптечку.
— Как все мило!
Однажды, смеха ради, она напялила желтый дождевик. Напрасно я ворчал:
— Сними это, соседи смотрят, что они подумают.
Эвелина только смеялась.
— Жорж, мы же не делаем ничего плохого.
Мог ли я ей сказать: «Ты делаешь плохо мне». И ощущал, как уходит время. Я обещал приехать в Изола, и это затуманивало очарование быстротекущих часов. Как ни верти, эта игра не могла продлиться долго. Конец ей положила мадам Гиярдо.
— Мсье, мсье, — кричала она, стоя на берегу.
Я поднялся на палубу.
— Что там стряслось?
— Какой–то господин звонит из Изола. Говорит, очень срочно.
— Хорошо, иду.
Эвелина подняла голову.
— Не беспокойся, я на одну минуту. Это, без сомнения, Лангонь. Потом все расскажу.
Чертов Лангонь, надо было ему меня беспокоить! Зачем Берта сказала ему, что я в Пор–Гримо, она сшибает нас лбами. Вне себя от злости, я схватил трубку.
— Алло, Лангонь? Да, это я… Говорите громче, вас плохо слышно.
— Галуа умер… Или умирает. Быстро приезжайте.
Я сел на ковер с телефоном на коленях и оперся о ножку стола. Потом принялся спорить, будто было о чем.
— Не понимаю, Галуа же был здоров.
— Я вам объясняю, произошел несчастный случай. Его отправили в Ниццу на вертолете.
— Ради Бога, Лангонь, что же все–таки произошло?