В тесноте, да не в обиде
Рыжая мало что помнила о себе. В последнее время даже чувств почти не осталось, лишь сосущая пустота внутри, не дающая покоя долгими бессонными ночами. Девочка ворочалась на куче тряпья, заменяющей ей постель, пыталась улечься поудобнее и унять шальные мысли, пляшущие в опустевшей голове. Бесконечные вопросы, непонятные ответы — Рыжая теряла связь с реальностью, но продолжала верить, что когда-нибудь найдётся человек, знающий правду. Только вот, где его искать?
С раннего утра и до позднего вечера девочка ходила по грязным, залитым нечистотами мостовым, пыталась увидеть в глазах прохожих — пустых и безразличных, словно рыбьих — хоть тень узнавания, а вместо этого раз за разом получала пинки, затрещины, окрики и бранные прозвища. Но изо дня в день выходила Рыжая на охоту за утраченной памятью, чтобы понять, кто она и зачем здесь.
Иногда на поверхность всплывали воспоминания: смутные, полупрозрачные. О голубом платье с гипюровой оборкой и атласными лентами у пояса. О тарелке тёплой каши, сладко пахнущей мёдом и корицей, с янтарно-жёлтым озером растопленного сливочного масла в центре. О ласковых руках, плетущих ярко-рыжие косы. Было ещё что-то, - жуткое, склизкое и холодное, но Рыжая не понимала, реальны ли эти образы или лишь плод расшалившегося воображения. Ночные чудовища появлялись, будто из ниоткуда, разрывали на части уставшее от голода и холода сознание, а с наступлением рассвета снова прятались.
Лето сменилось медно-жёлтой осенью, на замену которой пришёл промозглый декабрь, заползающий липкой сыростью под обветшалое тряпьё, заменяющее Рыжей наряды прошлого. Девочка куталась в гнилые тряпки, пыталась залатать ветхие обноски украденными в лавке нитками, но её старания быстро сходили на нет, когда новая дырка возникала, будто из ниоткуда.
А ещё голод — сосущий, опустошающий, сводящий с ума. Рыжая пыталась заработать хотя бы на кусок хлеба, но кому нужна была такая работница? Каждый день стучала в дома, предлагая свою посильную помощь в обмен на тарелку пустого картофельного супа или краюху заплесневелого хлеба, но даже этого не находилось в домах горожан для маленькой девочки в рваной одежде.
"Проваливай, паршивка", — вопили на все лады бесславные горожане.
И она проваливала, потому что ничем не могла себе помочь, никак не могла смыть с себя зловонное пятно чужой ненависти и брезгливости.
***
Стылый декабрь подошёл к концу, и предпраздничная суета почти задушила горожан в крепких объятиях. Лавки опустошались, многомесячные запасы являли свету, а погреба пополнялись деликатесами. Каждый норовил отхватить кусок пожирнее, напиток послаще, а украшение побогаче. Лишь бы не хуже других, лишь бы как все.
Рыжая целыми днями бродила по припорошенным первым снегом улицам и заглядывала в расписанные яркими акриловыми узорами окна лавок. Иногда сворачивала на площадь и любовалась разноцветными шарами, украшавшими большую ель, возвышающуюся на самом почётном месте.
Девочка смутно помнила, что в такие дни принято радоваться. Домашнему теплу, уюту, ласковым объятиям родных и близких. Эх, если бы только она могла вспомнить, где её дом, может быть, всё сразу бы наладилось? Возможно, Рыжую ищут и ждут. Льют слёзы, украшая вечнозелёное дерево, готовят на всякий случай её любимые блюда, оживляясь от каждого шороха за покрытым лёгкой изморозью окном, и радостно вскрикивают в ложных надеждах? Рыжая не могла этого знать наверняка, но могла в это верить. Каждый имеет право на веру, особенно, когда так красиво падает на землю снег, а окна изнутри подсвечиваются чьим-то счастьем.
— Эй, что застыла? — Хриплый, словно простуженный голос раздался почти над самым ухом. Рыжая, испугавшись, замерла, когда увидела рядом с собой большую согбенную фигуру. — Наконец-то я нашёл тебя, а то уже надоело по городу бегать.
Рыжая молчала, не решаясь сказать хоть слово, не понимая, зачем могла понадобиться незнакомцу, скрытому темнотой, словно был он тенью — бесформенной, чёрной, способной поглотить такую маленькую девочку, как она, без остатка.
— Где твои родители?
— Не знаю, — выдавила из себя и вдруг почувствовала, как заворочался внутри предательский голод, зарычал, выпустив острые клыки, впился в нежную плоть. Она положила дрожащую, покрасневшую от холода руку, на живот, слегка надавила в тщетной попытке облегчить муки. — Я пойду, извините.
— Куда собралась? — Грубый окрик заставил замереть на месте, не дав сделать и десятка шагов. — Я тебя никуда не отпускал. Ишь чего удумала.
Тошнота подкатила к горлу, и Рыжая увидела, как заплясали перед глазами разноцветные пятна. К сосущему, выматывающему голоду добавился страх, что вот сейчас её убьют и никому, абсолютно никому, не будет до этого дела. Живая фантазия всколыхнула в сознании некрасивые образы чужой смерти, на которую уже успела насмотреться за недолгое своё одинокое странствие в этом стылом, самом неприветливом на свете городе.