В расположенном в верхней части вахшской поймы нутриевом промхозе камышовый кот был объявлен одним из основных врагов, и работникам хозяйства платили за каждого уничтоженного зверя. Ловили их обычно зимой, когда голодные коты были не столь осторожны и попадали в капканы, расставленные вокруг приманок — тушек нутрий, забитых на шкурки.
Вдоль пойменных обрывов располагаются охотничьи угодья другого кота — пятнистого. Он значительно меньше и слабее камышового, да и встречается несравненно реже. Мне как-то раз повезло обнаружить его логово. Разыскивая на крутых обрывах птичьи гнезда, я заглянул в одну пещерку, откуда на меня кто-то злобно фыркнул. Отскочив и вооружившись палкой, я вновь осторожно стал всматриваться в темноту пещеры. Скоро я разглядел в чем дело и запустил туда руку, однако тут же, вскрикнув от боли, поспешно выдернул ее назад. В пещере находились два маленьких очаровательных котенка, у которых только-только прорезались глаза. Они еще едва держались на ногах, но уже яростно фыркали на подозрительный шум у входа, а один из них столь энергично вцепился в мою руку, что она кровоточила до вечера. Оставив все как есть, я покинул обрывы и тем же вечером пришел туда с фотоаппаратом и импульсной лампой. По моим расчетам, мать обязательно должна была навестить ночью своих котят. Пройти к логову она могла только по узкому карнизу, с которого я тщательно соскреб остатки своих следов. Место для засады было удобным, и я еще засветло устроился среди густых кустов, поставил аппарат на штатив и прицелился им на вход в логово, так что только оставалось нажать кнопку. Успеху предприятия помогала полная луна, хорошо освещавшая высокие обрывы. Половину ночи я просидел, прислушиваясь к шороху и возне в густых зарослях под обрывами, к крикам совок и сычей, и до боли в глазах всматривался в голубоватый полумрак, окутывавший карниз. В призрачном лунном свете мне все время чудились какие-то тени, может быть, это носились сычики или козодои. Неподалеку с истошным криком взлетел перепуганный кем-то фазан. На ближайшем болоте с шумом плюхнулись на воду утки. Всю вторую часть ночи я отчаянно боролся с дремотой, тер глаза, щипал себя за нос и все время смотрел на карниз — только бы не прозевать! Но все же я, по-видимому, продремал несколько минут, ибо, когда стало светать и я вылез из своей засады, в логове кошки никого не оказалось. Почуяв неладное, мать выбрала подходящий момент и утащила своих котят в другое место.
Довольно шумливы ночью шакалы. Когда я еще только-только начинал знакомиться с животным миром тугаев, то на первых порах иногда путал, особенно на большом расстоянии, волчий и шакалий вой. Однако вскоре я настолько научился разбираться в оттенках воя тех и других хищников, что не только без труда угадывал, кто воет, но даже мог определить и число «певцов». И не мудрено. Три года ночь за ночью, работая в лаборатории или пытаясь заснуть в удушающе влажной жаре, я слышал этот вой сотни раз, и он всегда стоит в моих ушах, когда я вспоминаю ночные тугаи. В холодные зимние вечера шакалы собирались со всех сторон к кордону и, как только сумерки переходили в полную темноту, приветствовали ночь отчаянным воем, лаем и тявканьем. Часто они «плакали» голосами, столь похожими на человеческие, что поневоле становилось жутко. Уведомив нас таким образом о своем появлении, они умолкали, после чего шныряли вокруг дома целую ночь, время от времени разражаясь очередным концертом. Уходили они от кордона поздно, задерживаясь в окрестных зарослях до восхода солнца. Так, однажды один из наших гостей, вставший на рассвете и делавший утреннюю зарядку-пробежку вокруг кордона, наскочил «на задремавшего в кустах шакала, от неожиданности запнулся и полетел кубарем.
В голодные дни шакалы совершенно наглели. Они подходили к кордону, располагались в кустах на опушке и, дождавшись удобного момента, хватали зазевавшуюся курицу или петуха. Проделывались эти штуки чаще всего во время «афганцев» — сильных пыльных бурь, часто обрушивавшихся на заповедник. Во время этих бурь стоял такой шум, что курицы, бродившие по опушкам, не могли услышать шороха подкрадывавшегося шакала.
Шакал — зверь очень осторожный там, где его преследуют. Но в заповеднике их тревожили мало, и они часто теряли свою «бдительность». Как-то раз, с громким треском ломясь сквозь тростники, я неожиданно вышел на маленькую поляну, где на кучах сваленных стеблей спокойно спал шакал. Бурый, в клочьях линяющей шерсти, он развалился на солнцепеке, наслаждаясь теплом (был конец января, и стояла довольно холодная погода). Это была моя первая встреча с шакалом. Я так растерялся, что стоял несколько секунд, лихорадочно соображая, что же делать. Наконец я вспомнил про фотоаппарат, висевший у меня на шее, и поспешно стал открывать футляр. Но тут шакал проснулся и, вильнув лохматым хвостом, исчез в тростнике. Летом мне встретился шакал на берегу озера среди редких раскидистых туранг. Появившись внезапно из зарослей, он бежал по тропе прямо на меня. Фотоаппарата у меня с собой не было, зато имелось мелкокалиберное ружье. Когда до зверя оставалось около сорока метров, я не выдержал и выстрелил. Пуля просвистела у шакала прямо между ног, и он, словно подброшенный пружиной, рванулся в сторону и исчез. Зря я не подпустил его поближе. Ветер дул от него, а солнце слепило глаза.
Впоследствии я еще несколько раз встречал шакалов, но заснять мне удалось только однажды, да и то не очень удачно. Вот как это было. Я ехал на тяжелом М-72 с профессором К. В. Станюковичем на опушку тугаев в надежде поснимать оленей. Только мы успели отъехать метров сто от кордона, как на дороге прямо перед нами оказался шакал. Скорость была небольшой, поэтому я в ту же секунду остановил мотоцикл и рванул с плеча свой «Зенит». Шакал, прыгнув в последнюю секунду на обочину, остановился метрах в десяти и с любопытством разглядывал нас. Испугавшись щелчка затвора моего «Зенита» и шума, с которым профессор добирался до своего аппарата, шакал сделал еще несколько прыжков и снова уставился на нас. Нужно заметить, что шакал не составляет исключения среди других зверей и боится машин и мотоциклов куда меньше, чем человека. Я успел еще раза два щелкнуть затвором, и шакал кинулся в кусты.
В другой раз мне пришлось возвращаться на кордон в густых сумерках. Дорога была узкая, извилистая, в ухабах. Луч фары мотоцикла высвечивал только отдельные куски ее. Выехав на более ровное место, я прибавил газу и вдруг увидел целый выводок — штук пять шакалов. Они деловито трусили по дороге к Центральному кордону на очередной промысел. Застигнутые врасплох, звери растерянно заметались в разные стороны и, очумевшие от накатывавшегося сзади грохота, кинулись вперед по дороге. Подпрыгивая на ухабах и рытвинах, которыми была щедро покрыта изрытая кабанами дорога, я быстро настигал беглецов. Но они, по-видимому, стали понемногу приходить в себя и один за другим ныряли в сторону, в спасительную темноту. Через день, когда мы поздно вечером приехали на Центральный кордон, то тоже чуть не задавили шакала, который стоял на самой середине двора и растерянно озирался в свете фар.
Однажды мне удалось подсмотреть любопытную сцену из шакальей жизни. Тихим апрельским вечером я сидел в очередной засаде на берегу Дедова озера и наблюдал за другим берегом. Солнце садилось. Длинные тени лежали на совершенно неподвижной воде. Противоположный берег весь зарос густым эриантусом, и только вдоль самой воды тянулась узкая полоска, свободная от зарослей. Здесь одиноко стояла старая туранга, свесившая над водой свою густую крону. На этой туранге третий год подряд гнездилась пара черных ворон. Самка сидела на гнезде, а над ним чистился самец и время от времени оглядывался. Под самым деревом пасся молодой олень. Обкусав молодые побеги эриантусов, он забрел в воду по брюхо и стал жевать зеленый камыш. Затем он навострил уши, вылез из воды и нехотя ушел в заросли. Почти тут же появился шакал. Это была толстая беременная самка. Бока ее так и лоснились в лучах заходящего солнца. Сделав несколько неудачных попыток поймать азартно квакавших вокруг лягушек, она подняла голову и сразу же увидела воронье гнездо. Ствол туранги, сильно нависший над водой, рос от земли достаточно наклонно, и шакалиха сделала неуклюжую попытку взобраться на него. Поднявшись вверх, насколько позволял наклон, она сорвалась и грузно шлепнулась в грязь. Было совершенно ясно, что добраться до гнезда у шакалихи было столько же шансов, сколько у небезызвестной лисицы до винограда. Однако вороны забеспокоились. Самка вылезла из гнезда, самец перестал прихорашиваться и сердито каркнул. Облизав один бок, очевидно ушибленный при падении, шакалиха вновь стала подниматься по стволу. Тогда вороны слетели с дерева и поочередно спикировали на назойливого пришельца, который трусливо поджал хвост, пригнулся и… вновь сорвался вниз. Шакалиха оказалась упорной и повторила эту попытку еще раз с тем же успехом. Она вздрагивала, когда на нее пикировали вороны, но последние все же так и не решились ее ударить. Солнце село, и шакалиха, немного погонявшись за лягушками, конвоируемая двумя воронами, с побитым видом скрылась в стене зарослей…