Через сорок два дня в яйце появилась маленькая дырочка и послышался тонкий писк птенца. К великому удивлению заменившего меня наблюдателя (я должен был на некоторое время покинуть заповедник), на следующий день птенец все еще сидел в яйце и пищал, только дырочка стала побольше. На третий день было то же самое. Шел дождь, но самка не слетала с гнезда. Чтобы посмотреть, в каком состоянии птенец, наблюдатель, забравшись на дерево, рукой спихнул орла с гнезда. Дырка в яйце была уже настолько большой, что хорошо различался птенец, покрытый плотным белым пухом. И только на четвертый день птенец окончательно выбрался из скорлупы. В этот день с утра самка переменила подстилку в гнезде — выбросила старые, засохшие листья и выложила лоток свежей зеленью. Птенец был совершенно беспомощен. Он не мог держаться на ногах, лежал в гнезде неподвижно и только время от времени открывал маленький клюв. Глаза у него уже открылись, но были очень мутные, и вряд ли он что-нибудь видел.
Птенец рос медленно. Взрослые навещали его через каждые два-три часа. Они часто кружили над гнездом не вдвоем, а втроем. Кто же был третий? Мне кажется, это тот самый змееяд, который вывелся здесь в прошлом году.
Примерно через месяц, во второй половине июня, птенец заметно вырос и, хотя по-прежнему его покрывал плотный белый пух, на крыльях стали пробиваться первые маховые перья. Ожидая родителей, птенчик то сидел неподвижно на жарком солнце, то перемещался по гнезду, требовательно пища. Из гнезд воробьиной колонии уже вылетали птенцы, но орленок, как и его родители, не обращал на них никакого внимания. Я часто наведывался к гнезду, чтобы узнать, что приносят орлы своему дитяте. Однажды перед ним лежал мертвый полоз с оторванной головой, которого птенец не трогал ни в первый, ни во второй день. Ясно было, что эта змея еще велика для его маленькой глотки. В другой раз, когда я забрался в гнездо после прилета одного родителя, птенец сидел нахохлившись, и из клюва у него торчал хвостик тонкой змеи. Я не удержался от соблазна и вытянул у орленка из клюва змею. Это также был полоз около сорока сантиметров длиной. Затем добыча становилась все крупнее.
Птенец постепенно привыкал к моим визитам. Ему скучно было сидеть в гнезде одному долгие часы. Однако палящее солнце мало ему досаждало — весьма пригодилась его белая окраска. Видел он уже неплохо. Когда я сидел поблизости в засаде, выясняя, с какой частотой кормят орлы свое чадо, то орленок замечал своих родителей гораздо раньше, чем я. Завидя папу или маму, он начинал с писком двигаться по гнезду. Я тоже принимался вертеть головой, но опознавал возвращающегося змееяда только спустя несколько десятков секунд.
Затем мне снова пришлось отлучиться чуть ли не на месяц. Вернувшись в начале августа, я был уверен, что птенец уже вырос и покинул гнездо. Но все же решил это гнездо навестить, чтобы выяснить, чем кормили птенца за последние дни перед вылетом. Представьте себе мое удивление, когда я обнаружил своего питомца сидящим на краю гнезда и жадно пожиравшим только что принесенного солидного варана. Из покрытого белым пухом птенчика мой подопечный превратился в настоящего большого орла, с которым была уже опасно заигрывать. К тому же он за это время успел отвыкнуть от визитов. Едва я стал взбираться на дерево, как молодой орел расправил крылья и прыгнул с гнезда. По всей видимости, это был первый полет, так как, несмотря на частые взмахи крыльев, он через несколько секунд оказался на земле и стал оглядываться вокруг с изумленным видом. Еще бы: картина, которую он с момента рождения созерцал вот уже два с половиной месяца, внезапно резко переменилась. Мне пришлось взять сердито раскрывающего клюв юнца за крылья и посадить обратно в гнездо, где он сразу успокоился и дал надеть на лапу кольцо. Мы с орленком- быстро подружились, он позволял себя гладить по голове, а я даже попытался учить его летать, подбрасывая высоко в воздух Родители в это время навещали его раз или два в день, и корма юнцу явно не хватало. Не знаю, насколько помогли юному орлу мои уроки, но через несколько дней, 14 августа, гнездо опустело. Орленку в мое отсутствие удалось подняться в воздух, и к гнезду ни он, ни его родители в тот год больше не возвращались.
Мне стало немножко жаль, что я не присутствовал при первом полете орленка, но я хорошо представлял себе, как все это происходило, как после многих неудачных попыток крылья вдруг стали его слушаться, а воздух из пустоты превратился в плотную опору. Восходящие потоки вдруг ударили ему в распростертые крылья и потянули наверх, и он круг за кругом стал набирать высоту. Перед ним стремительно расширялся столь узкий до сих пор горизонт. Он впервые окинул взглядом обширные вахшские тугаи, теряющиеся на горизонте в утренней дымке, увидел далекие горные хребты и ледяные пики Гиндукуша, дрожащие в раскаленном воздухе… Он поднимался все выше и выше рядом со взрослыми орлами, и внизу перед его глазами разворачивался удивительный мир огромных пространств. Может быть, через неделю он будет парить над тропическими лесами — Цейлона или болотистыми джунглями у подножий великих Гималаев. Он залетит очень далеко, но куда бы ни занесли его крылья и мощные воздушные потоки, он всегда будет помнить этот маленький треугольник, нарисованный в пустыне сливающимися руслами двух полноводных рек, обширный лес на берегу одного из подковообразных озер, а там старую раскидистую турангу с темнеющим на макушке гнездом. И когда весеннее солнце начнет все выше подниматься в голубом небе, змееяд возьмет курс на север, на свою родину…
А сейчас он улетал все дальше и дальше, и в лучах солнца на его ноге тускло поблескивало металлическое кольцо — «Москва, В-53431».
В ПОИСКАХ ПТИЧЬИХ ГНЕЗД
Высоко в жарком воздухе, распластавшись черным силуэтом, плавными кругами парит над Тигровой балкой бурый гриф. Вот он, медленно снижаясь, описывает круг над самой дорогой, где я вожусь с заглохшим мотоциклом. Мне хорошо видна его большая голова, сидящая на длинной голой шее с белым пуховым воротничком. Совершенно не шевеля крыльями, он снова взмывает вверх и, постепенно набирая высоту, уходит на юго-запад. Я провожаю его завистливым взглядом и, обливаясь потом, вновь начинаю прочищать карбюратор. «Эх-хе вот бы чье гнездо найти! И где же он поселился?»
Бурых грифов в заповеднике регулярно встречается только одна пара. Раньше они гнездились на окраине зарослей, соорудив гнездо на одиноко стоящей старой туранге. Могучая гнездовая платформа, сложенная из толстых сучьев и имеющая добрых полтора метра в диаметре, оседлала макушку дерева, которое, казалось, пригнулось под ее тяжестью. Здесь грифы регулярно выводили птенцов вплоть до 1955 года. Но затем рядом с гнездом была проложена дорога, и грифов чаще и чаще стали беспокоить люди. В 1957 году, когда один из военнослужащих, развлекаясь, застрелил на гнезде самку, грифы окончательно бросили это гнездо и переселились в другое место.
Путем долгих наблюдений я установил, что грифы постоянно уходят примерно в одно место, в высокие холмы Буритау в юго-западном углу заповедника. Это меня и смущало. Ведь на склонах этих холмов и в ложбинах деревья не растут. А бурые грифы, как мне было известно из книг, строят гнезда только на деревьях или же, в редких случаях, на скалах. Но скалы в холмах слишком малы для такой птицы, тем более что на другой стороне Вахша высились огромные скалистые стены Хаджи-Хазиана. «Наверное, они гнездятся там», — думал я.