- Лучше бы я выглядела на девятнадцать. - Я все еще боялась этой полной идентификации, но уже смирилась с ней.
- Мы подумаем об этом, - весело пообещала Венька. - Так форма одежды номер пять, не забудь.
- Да.
Я повесила трубку.
Нимотси стоял, прислонившись к дверному косяку, и внимательно прислушивался к разговору, скрестив руки на голой груди, - теперь он был в Венькиных джинсах, которые едва доставали ему до середины икры. Но, слава Богу, свой архив он куда-то пристроил.
- Что, кто-то к нам припрется?
- Да.
- Надо же было так ошибиться! Значит, с мужиками у нашей фригидной самочки полные кранты и она запрыгала по девочкам!
- Это не то, что ты думаешь. - Мне не хотелось вступать с ним в дискуссию.
Я отправилась в комнату, за формой одежды номер пять - это была моя первая серьезная уступка Венькиному скрытому безумию. Каждый удачно подписанный контракт мы отмечали маленьким фуршетом, приправленным формой номер пять или "рабочей лошадкой": комбинезон на голое тело, короткая джинсовая жилетка и серебряный браслет в виде чередующихся черепашек разных размеров. Венька сама выбрала одинаковые комбинезоны и одинаковые жилетки в каком-то навороченном магазинчике для стареющих хиппи. В придачу ей сунули кассету "Душа черного Перу" и плохо отпечатанную брошюрку Блаватской. Блаватской мы застелили мусорное ведро, а кассету слушали иногда под текилу. Венька любила текилу.
Нимотси продолжал доставать меня.
- Значица, теперь к бабенке приклеилась, а. Мышь? Я молча одевалась.
- Знаешь, я часто о тебе думал раньше, когда был человеком, - лицо у Нимотси стало вдруг мягким и старым, и мне захотелось прижать его к себе, когда был человеком, а не проклятым куском мяса, который ненавидит себя и боится всех остальных... Я даже пытался вспомнить твое лицо - фотографию я потерял, вернее - она пропала. Нашу фотографию, помнишь? Я пытался вспомнить, но ничего у меня не получилось. Я даже не мог сказать - красивая ты или нет...
- Некрасивая, некрасивая, - я сжала зубы и перебросила через плечо лямку комбинезона, - я некрасивая, стареющая пресная дамочка, которая живет только за счет других людей. Становится ими. Но тобой я не стану, не надейся!
- И не надо, - он сел на пол, снова обхватил голову руками и застонал, - и не надо... Я никому не позволил бы жить в этом аду... Особенно тебе. А потом как-то - мне приснился сон, и мне показалось, что он все объяснил... Про сиамского близнеца, про тебя... Как будто вы родились, сросшиеся затылками того, второго, я не разглядел. Ваши родители испугались и рубанули ножом прямо по затылкам. И все вышло как нельзя лучше, только в том месте у вас не росли волосы. У тебя - на затылке, а того, второго, я так и не разглядел. И вот теперь ты ищешь...
Это было слишком.
Я выбежала из комнаты, схватила сумку и через три минуты была на улице.
Мне было плохо - так плохо мне не было еще со смерти Ивана. Я любила Нимотси за то, чего он не знал во мне, и ненавидела за то, что знал. Оставаться с ним дальше было невозможно, дома ловить нечего, Венька приедет через два часа, нет, через час сорок минут... Ну, что же ты плачешь, Мышь?
Я попыталась взять себя в руки; она приедет, отважная циничная девчонка, спящая сразу с двумя, и надает ему по рогам, и ударит под дых его безумным фантазиям.
А если хоть что-то окажется правдой - хоть что-то из того, о чем бредил Нимотси?..
Я тряхнула головой - к чертям собачьим, в конце концов, у меня есть Венька, а у Веньки есть Фарик, а у Фарика есть концы в милиции и ФСБ. Но сначала его нужно вылечить... Забавно это будет смотреться - усмиренный Нимотси в обществе Веньки, которую он наверняка примет за меня, форма номер пять, молодец девчонка, зацепила все-таки питерского лоха...
"Н-да-а... Я ушла только потому, что больше не могла выносить Нимотси с его бреднями, а теперь получается, что в этом есть какая-то скрытая драматургия, что-то вроде милой шутки, розыгрыша, - забавно будет посмотреть на Нимотси в компании Веньки, вот и проверим, так ли она похожа на меня, как пытается в этом убедить, моя девочка-хамелеон... Это даже похоже на мистику как будто у тебя теряется нательный крест накануне Рождества, и все идет наперекосяк..."
Я никогда не теряла нательных крестов, потому что никогда их не носила, я даже не была ни в чем особенно грешна, если не считать машинописное подражание де Саду, - у меня бы просто не хватило смелости даже на грех средней руки...
Так или примерно так я думала, сидя в соседней киношке, на льготном сеансе для пенсионеров, вполглаза наблюдая за занюханным американским боевичком: дерьмовое кинцо, вот только главный герой хорош, чертяга, тебе уж точно что-то подобное не обломится!
...На обратном пути я купила бутылку текилы и лимон - и обнаружила, что в моей сумке валяется записная книжка Нимотси и кассета - нашел куда сунуть, конспиратор дешевый!
Лифт не работал, и, проклиная все на свете, я отправилась пешком на свой девятый этаж.
...Дверь в квартиру оказалась незапертой, из-за нее страшно хрипел хулиганствующий Том Вейте - надо же, врубили на полную катушку, сволочи! Я тихонько толкнула дверь и вошла, то-то смеху будет, если Нимотси догадается поцеловать Веньку так же, как меня в аэропорту.
На кухне стояла начатая бутылка венгерского вермута, моего любимого - я никогда не отличалась изысканным вкусом: значит, Венька уже пришла.
Я отпила прямо из горлышка и, как была, с бутылкой в руках, направилась к плотно прикрытой двери в комнату.
За ней было тихо - кроме хрипящего Тома Вейтса - никаких звуков. Я уже была готова толкнуть ее - а вот и я, голубчики, познакомились? - когда за ней раздался отчетливый звук разбивающегося оконного стекла. Он был таким резким и не правдоподобным, что его вполне можно к финалу песни: Том Вейте любит такие штуки - женский голос, скрип тормозов за витриной дешевенького кафе, журчание виски, обязательно проливающегося на замызганный пластиковый стол в финале; но ужас положения состоял в том, что ничего такого в этой песне не было.
У меня вдруг подломились колени: мои детки в клетке поссорились и вынесли оконное стекло.., обколовшийся Нимотси не удержался на подоконнике, как пьяный Иван семь лет назад... Венька запустила в него колонкой от музыкального центра (стулом, ботинком, футляром от машинки)... Происходило что-то не правильное, и, прежде чем я это поняла, раздался сдавленный, исполненный отчаяния крик.
И наступила тишина - кассета кончилась.
- Сваливаем, - сказал кто-то за дверью: это был чужой, грубый голос, никогда прежде не звучавший в моей жизни, - сваливаем по-быстрому.
Этот голос напрочь менял сюжет.
Всего лишь на несколько секунд я опередила тени, мелькнувшие за дверным матовым стеклом, - и оказалась в нише, где висели зимние вещи, пыльные и забытые до зимы. Я спряталась в них вместе с бутылкой вермута - несчастная, дрожащая от страха Мышь. Плохо соображая, что делаю, я натянула на себя твидовое пальто (Господи, как мне нравилось это пальто, на три размера большее, купленное только для того, чтобы шляться в нем по дешевым кафешкам поздней осенью и записывать подслушанные фразы остро отточенным карандашом в стиле Хемингуэя), и оно тут же предало меня - оборвалось с вешалки с громким, заполнившим всю квартиру треском.
Я сидела ни жива ни мертва, похороненная под тяжелым твидом, и сквозь щелку видела измененную до неузнаваемости моим животным ужасом часть коридора. Свет стал нестерпимо ярким - значит, кто-то - он или они - открыл дверь и сейчас будет в коридоре, на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии задержанного от страха дыхания.
...Их было двое - первого я так и не разглядела: обычная футболка, до тошноты обычные джинсы, кроссовки, правая - с развязанным шнурком. Второго я запомнила - только потому, что он остановился возле кухни, когда первый уже почти покинул квартиру.