Нам так было хорошо там, в Его чертоге… Мы упивались любовью, с каждым прожитым днем все больше укореняя ее, разжигая к утру тлеющий уголек с новой силой. Я была Его, а Он — мой… Наверное не было на Небесах существ счастливее, чем мы, и союза крепче… До определенного момента. После появления на свет сына, Старейшина предрек Шепфа, что младенец своим рождением расшатывает мировую гармонию, равновесие Рая и Ада. Ах… Нашел кого слушать, конечно — заросшего старикашку, вероятнее всего, благополучно выжившего из ума. Но Он прислушался… И хотел даже умертвить малыша, когда тот будет спать… Своего сына! Моего сына! Нашего мальчика!..
Она достала руку и отряхнула. Соленые капельки упали назад в родное лоно озера, в объятия миллиардов их братьев и сестер. Ребекка открыла глаза: пытливый взгляд прошелся и замер на противоположной стороне грота. Перед глазами пробежали картинки злополучного заседания совета Старейшин, потом — приговор усыпить сына Шепфа и заточить в башне Администрации для пущей надежности. Матери запрещалось его навещать, как и ему — выходить из отведенной комнаты.
И вот — снова грот Плачущих Дев, и вновь я вижу эти вечно скорбящие статуи, стоящие на ладони Шепфа. Прошло семь лет, а я все не могу смириться с утратой. Бонт… мой милый мальчик, как же так… Шепфа, прошу тебя, верни нашего сына, освободи его! Дай мне с ним хотя бы увидеться, в последний раз… Он уже подрос и возмужал… Я так скучаю по его искренней улыбке и нежным жарким объятиям. Прошу… Пожалуйста…
Слезы хлынули неконтролируемым ручьем из глаз серафима, что пыталась сдержать их из последних сил. Она закрыла лицо руками, прислонившись боком к основанию мраморной статуи. Тихие отрывистые всхлипы, вырывающиеся из груди, отдавались эхом в полной тишине. Дыхание участилось, кровь прилила к вискам, упорно пульсируя. Голова гудела, а горло пересохло.
Я не могу так больше… Каждый раз, когда возвращаюсь сюда, мне ужасно больно… Я не сильная, нет… это все было вранье, наглая ложь преподавателей, желающих повысить мою самооценку. Жизнь не так проста, как хотелось бы. Она полна личных выборов, которые влияют на будущее, и иллюзорных, что предоставляются тебе социумом, людьми, близкими… Любое решение должно быть взвешенным, каждое — хорошо обдуманным. Я потеряла сына… отдалила от себя дочь… не отстояла Винчесто… Я ненавижу себя за это все!!!
Последняя фраза криком пронзила сквозящее молчание, отбившись от стен, пропадая в подземных катакомбах. Ребекка не выдержала и в порыве ярости метнула разбушевавшуюся внутри энергию в рядом стоящую статую. Сноп красных искр ударился о воздетые к небу руки в мольбе, и те с грохотом рухнули в воду, уходя ко дну…
— Прости меня, Бонт… Вики… Адмирон… Шепфа, голова идет кругом… Я чувствую, что теперь осталась совершенно одна…
Закрывшись крыльями от окружающего мира, женщина сидела, привалившись спиной к ногам хрупкой статуи девы, и не могла успокоиться. Она понимала, что теперь все кончено…
========== Одиночество (Люцифер) ==========
— Четвертая полка снизу, — произнес Люцифер, кивнув на стеллаж с книгами.
— Спасибо, — в спешке бросила ему Вики, торопясь отыскать необходимую информацию, за которой пришла.
Урок окончился. Ангелы и демоны собрали тетради и группками покидали Библиотеку Ада; между стройными рядами книг то и дело сновал затылок Непризнанной. Вот Энди направился к ней, слабо тронул за плечо. Да как он смеет?! Хотя…
«Убогим следует держаться вместе, Ости» — всплыли в памяти слова, о которых он так старался позабыть. Демон опустил голову, уткнувшись в раскрытый перед ним фолиант. Краем глаза он заметил, как серокрылая парочка направилась к выходу, а через четверть часа зал полностью опустел. Было слышно, как высвистывает штраусовские вальсы пронизывающий ветер и как тихо поскрипывает приоткрытая дверь. Пустота и гробовая тишина, пропитавшие воздух, забирающиеся в легкие с каждым шумным вдохом.
Огонек свечи колыхался от холодного осеннего дыхания, умирая и воскресая вновь, от прикосновения тонких пальцев мужчины. Люцифер снова и снова перечитывал одну и ту же страницу «Пира», не разбирая слов: буквы перед ним, точно сбивчивое пятнышко пламени, танцевали на выцветшем пергаменте, не давая погрузиться с головой в чтение. Лунный свет проникал сквозь стрельчатое окно готического зала Школы, разрезая мрак, точно лезвие острого клинка — черный бархат камзола противника. Демон замер, закрывшись от окружающего мира, уходя в себя. Это так было ему знакомо: просто один, совершенно один. И никому, никому не нужен… ни родителям, ни учителям, ни друзьям.
«Отец… постоянные нравоучения, а если ослушаюсь повторно — удар… еще один, ведь, с первого раза не понял… за ним — еще и еще, пока не упаду перед ним или не попрошу о прощении» — говорил внутренний голос.
Пыль неожиданно взметнулась от нового порыва ночного ветра с верхней полки, осев на старый дубовый паркет. Мысли, рождающиеся из хаоса в голове, облекали форму и уже не задерживались внутри, а выплескивались наружу, как будто бы им было тесно в костных тисках черепной коробки демона.
— Почему так… — одними губами прошептал юноша. — Почему я, как оборванец-щенок должен скрываться тут, в этой забытой Шепфа библиотеке на отшибе Ада, дрожа за целостность своей шкуры?.. Почему он позволяет себе так со мной обращаться?! Это недостойное поведение для правителя Преисподней!
На последней фразе демон уже не сдерживал свои эмоции, выкрикивая отдельные слова с особой злостью. Злостью, что сидела в нем так долго… всю его бесконечно долгую жизнь. Крик то сменялся на грозное шипение, то на иступленный вопль, за которым следовало минутное молчание и размышления.
Да и назовешь ли это жизнью? Так, существование… Родители — одно лишь слово, ничего не значащее. Мать родила и оставила меня. Она умерла, и я никогда не прощу этого себе. Отец возненавидел тот день, когда я появился на свет: именно поэтому он так жаждет свести меня в Небытие. Чтобы не видеть плод порыва своего бурного желания… Я был незапланированным ребенком, стал, как он твердит, наследником не по праву, хоть это не так. Отец для меня был всем миром, который я так хотел познать, а он велел стражу не подпускать меня к себе. Сын Сатаны, выросший без любви и ласки, — что может быть ужаснее, да, Уокер? Конечно, ты же любишь ушами и выбираешь смазливеньких, что будут за тобой бегать, словно шавки, а я постоянно пропадаю из вида, неприветлив, нередко в синяках и ссадинах.
Наставники? Да кому я из них нужен-то: Серафиму Кроули? Геральду? Ангелу Фенцио? Хвала Мамону, я еще не закис в этой гнилой школе, где отношение к тебе меняется по настроению Шепфа; где с каждого угла сквозит сыростью, лицемерием и наглой ложью, прикрытой благими намерениями; там, где преподавателям плевать на безопасность учеников в угоду какой-либо из двух сторон. Здесь нет Ангелов и Демонов в первозданном виде, как нет в природе чистого белого и черного цветов. Тут борются за место под солнцем обычные существа, различающиеся лишь цветом крыльев и атрибутикой. Им противостоят существа, стоящие выше них по рангу, который они, к слову, сами же и придумали для упорядочивания небесного и подземного общества. Сами себя короновав, они решили, что могут править миром, однако никто из них ни на капельку не приблизился к этой огромной чести — быть владыкой всего сущего. Высшие недостойны своих мест, которые они занимают… Остальные унижены ими, втоптаны в грязь, не имеют права голоса. И это, кажется, никогда не прекратится.
Друзья… друзья… — задумчиво протянул Люцифер, поразмыслив над этим словом, наслаждаясь каждой его буквой, перебирая их, точно бусины четок. — А разве есть они? У меня нет. Не думаю, что здесь можно хоть кому-нибудь доверять. Слишком больно потом получать удар в спину. Не хочу… Хватит…
В голове упорно стучала мысль: «Зачем ты себя мучаешь этим разговором? Что ты хочешь доказать?». Как бы отвечая на этот вопрос, Люцифер произнес: