«Двое слабоумных, — с презрением подумал Тьюри, — от скуки вообразили себя героями драмы и оказались в таком положении, из которого и ему, и ей выбраться не под силу». А вслух спросил:
— Гарри ничего не заподозрил?
— Нет.
— К вашему сведению: Эстер заподозрила и сейчас подозревает.
— Я тоже так думаю. Уж очень холодно она со мной разговаривала, когда я позвонила ей на той неделе и пригласила на сеанс к моей подруге. А я просто хотела оказать ей любезность.
— Почему?
— Ради Рона. Я не хочу, чтобы он был отлучен от детей Эстер, как это случилось с ребенком от первой жены. Это несправедливо.
— Судьи думают иначе.
— В нашей стране — да. О, у нас тут глупые провинциальные нравы. Я хотела бы жить в Штатах с Роном и моим ребенком.
Входная дверь открылась, и в вестибюль гостиницы вошел Гарри. Он шел нетвердой походкой, широко расставляя ноги, точно сошедший на берег матрос, и на твердой земле оберегающий себя от килевой и бортовой качки. Хотя ночной воздух еще не остыл, губы у Гарри посинели, а взгляд был остекленелый, словно невыплаканные слезы остались в глазах и превратились в лед.
— …в каком-нибудь месте где нет такой ужасной долгой зимы, — продолжала Телма. — О, как я ненавижу здешние зимы! Я до того дошла, что не могу даже радоваться весне, потому что знаю, как она коротка и как скоро придет осень, печальная пора, когда все вокруг умирает.
— Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — оборвал ее Тьюри. — А теперь скажите, Рон заехал к вам на «кадиллаке»?
— Кажется, да.
— Верх был поднят или опущен?
— По-моему, опущен. Да, конечно, опущен. Я теперь вспоминаю, что когда у окна махала ему на прощанье, подумала, как бы он не простудился от завихрения встречного воздуха у него на затылке. Ведь он жаловался, что неважно себя чувствует.
— Еще бы!
— Да нет. Он жаловался на нездоровье, до того как я ему сказала про ребенка. Я вижу, Ральф, вы сегодня в прескверном настроении.
— Отчего бы это?
— В конце-то концов, вы не на собственных похоронах.
Гарри медленно, но неуклонно шел прямо к телефонной кабине и, подойдя, распахнул ее дверцу, хоть Тьюри и старался одной рукой удержать ее.
— Дай мне поговорить с ней.
Тьюри сказал в трубку:
— Телма, подошел Гарри. Он хочет поговорить с вами.
— А я не хочу с ним говорить. Мне нечего ему сказать.
— Но…
— Скажите ему правду или сочините что-нибудь, мне все равно. Я сейчас повешу трубку, Ральф. А если мой телефон снова зазвонит, я не отвечу.
— Подождите, Телма.
В трубке щелкнуло, это был безусловно конец разговора.
— Она повесила трубку, — сказал Тьюри.
— Почему?
— Не расположена к беседе, как я понимаю. Не беспокойся об этом, старина. Женщины становятся очень капризными при…
— Я хочу перезвонить ей.
— Она сказала, что не снимет трубку.
— Я лучше тебя знаю Телму, — вяло улыбнулся Гарри. — Она не выдержит, если телефон зазвонит.
И они снова поменялись местами, Гарри набрал номер миссис Гарри Брим в Вестоне.
Телефонистка дала телефону прозвонить раз двенадцать, потом обратилась к Гарри:
— Очень жаль, сэр, но ваш номер не отвечает. Может быть, попробовать ещё раз минут через двадцать?
— Нет, спасибо. — Гарри вышел из кабины, вытирая лоб рукавом рыболовной куртки. — Ничего не понимаю, черт побери. В чем дело? В чем я-то провинился?
— Ни в чем. Поедем обратно в охотничий домик и выпьем.
— О чем ты так долго говорил с Телмой?
— О жизни, — ответил Тьюри. И это была святая правда.
— О жизни? В три часа утра по междугородному телефону?