Эстер присела на край биллиардного стола и принялась качать правой ногой с воинственным видом, будто собиралась пнуть кого-то или что-то.
— Ну, выкладывайте, — сказала она.
— Что выкладывать?
— Причину, по которой вы уволокли меня от Гарри и инспектора.
— Дорогая Эстер, — улыбнулся Тьюри, — никто вас не уволакивал. Кроме всего прочего, вы слишком взрослая девочка, чтобы так обойтись с вами.
— Бросьте играть словами. Почему вам так хотелось убрать меня оттуда?
— Ничего мне такого не хотелось. Просто я подумал, что с нашей стороны будет вежливо, если мы позволим инспектору поговорить с Гарри с глазу на глаз.
— Значит, одна из причин — вежливость?
— Конечно.
— Каковы остальные?
— Остальные?
— У вас всегда есть какой-то тайный мотив, Ральф, иногда даже несколько. Вы напоминаете мне игру из ящичков, которой забавлялись мои сыновья, когда были поменьше, — вы открываете самый большой ящик, а в нем второй, поменьше, во втором третий, еще меньше и так далее.
— Боюсь, я не улавливаю вашу мысль.
— Всякий раз как вы объясняете мне мотив того или иного поступка, я знаю, что в нем скрыт другой мотив, а в другом — третий. В каждом ящичке по мотиву.
— Но так не может продолжаться до бесконечности. Что же в самом маленьком ящичке?
— Ваше жирное маленькое «я».
Тьюри засмеялся, но в смехе его прозвучала какая-то нотка неуверенности.
— Вы меня представляете слишком уж сложным.
— Или хитрым.
— Торжественно обещаю вам, Эстер: если когда-нибудь я открою самый маленький ящичек, я приглашу вас посмотреть. Придете?
— Вприпрыжку. Такой случай я не упустила бы ни за что на свете.
— Я, разумеется, не гарантирую, что там будет ахти какой сюрприз. Просто жирное маленькое «я». — Тьюри увидел, что Эстер с удовольствием вошла в эту игру. — Как, по-вашему, оно выглядит?
— Как кукла-купидончик по рисункам О'Нейла. Из тех маленьких пластмассовых куколок, которые продаются в десятицентовых магазинах.
— Это не очень-то лестно для меня.
— Ну что вы! Очень лестно по сравнению с тем, как я представляю себе мое собственное «я» или «я» Рона.
— А что не так с его «я»?
— Рон никогда не доберется до последнего ящичка. А если бы и добрался, ни за что не пригласил бы меня или кого-нибудь еще посмотреть на то, что в нем окажется. Это была бы закрытая частная выставка.
— Мне бы хотелось, чтоб вы лучше думали о Роне.
— Мне бы тоже этого хотелось, — медленно сказала Эстер. — Я, оказывается, люблю его.
Мак-Грегор и здесь затопил камин, к этому времени воздух в комнате нагрелся настолько, что запотели окна. И у Тьюри возникло детское желание подойти к окну и написать пальцем на стекле свое имя или же изобразить сердце, пронзенное стрелой, и под ним сделать надпись:
ЭСТЕР + РОН = ЛЮБОВЬ
— Я не очень чувствительна, — сказала Эстер с безразличным видом. — Но иногда мне кажется, будто я и очень чувствительная, и в то же время практичная, деловая женщина. Однако внешность обманчива. На самом деле я дура, причем набитая, из тех, что заранее знают, чего делать не следует, но поступают наоборот. Я влюбилась в Рона с первого взгляда. Знала, что у него жена и дочь. Знала, что он испорчен большими деньгами и совершенно сумасшедшими родителями. Я знала, что по духу и по вкусам мы совсем разные. И все равно вцепилась в него зубами и ногтями. Заполучить его оказалось нетрудно. Рон был совершенно доступен. Он и сейчас такой.
— Что вы хотите сказать?
— Раз я сумела это сделать, это могла сделать и любая другая женщина. И теперь может.
— Эстер, не надо…
— Рон — из тех, кого запросто можно обвести вокруг пальца.
— Ваше положение не совсем такое же, как у Дороти.
— Да, конечно, вы правы. Но чем оно лучше?
Пожалуй, момент был благоприятным для того, чтобы рассказать Эстер все, что он знал о Телме и Роне, но у Тьюри не хватало мужества и желания, он даже не располагал фактами. Усматривал иронию судьбы в том, что Эстер оказалась теперь в том же положении, в какое поставила другую женщину много лет назад. Кто-то должен сообщить ей. Интересно, а кто сообщил Дороти?
Дороти, первую жену Рона, Ральф не видел много лет. Это была хрупкая блондинка, дочь мебельного фабриканта, так же с детства испорченная богатством, как и Рон. Лет до двадцати она страдала ипохондрией и в двадцать один год, ко времени замужества, была легкой добычей всех местных шарлатанов. Дороти редко появлялась с мужем на концертах, спектаклях и званых обедах, причем нигде не досиживала до конца, уходила в антракте или перед десертом, как правило, одна, из-за каких-то загадочных болей. Единственную беременность провела почти полностью в постели, но, ко всеобщему изумлению, родила нормальную здоровую девочку. Сразу взяли няню, потом гувернантку, так что Дороти была предоставлена полная свобода сосредоточиться на многочисленных симптомах неведомой болезни. Если Рон был, как выразилась Эстер, весьма доступен, то в этом больше всего была виновата Дороти.