Он выглядел так смешно, что Телма готова была рассмеяться, но она знала, что смех ее может перейти в слезы. Эти два вида проявления чувств тесно переплелись в ее душе, и Телма не могла дать волю одному, не задев другого. Поэтому она спокойно сказала:
— Зря ты сюда пришел.
— Я должен был это сделать.
— А я просила тебя подождать. Сейчас я не могу… не чувствую себя подготовленной к тому, чтобы разумно обсуждать с тобой что бы то ни было.
— Что ж, можешь говорить неразумно.
— Не шути, Гарри, мне не до игрушек.
— А мне кажется, ты как раз играешь в игрушки, — сказал он, слегка улыбнувшись, чтобы смягчить резкость суждения. — Загадочные записки, намеки, предугадания. Я самый обыкновенный человек. Не понимаю загадочных записок, никогда в жизни не загадывал наперед и, по-моему, намеки не всегда до меня доходят. Для чего все это, Телма?
Не отвечая на вопрос, она отошла к противоположной стене комнаты, словно опасаясь проявлений любви или гнева с его стороны, и потому предпочитала, чтобы их разделяло как можно большее расстояние. Ей казалось безопаснее и легче разговаривать с Гарри из-за обтянутого зеленым мохером дивана, перед которым лежал розово-коричневый эксминтерский коврик[5].
На таком расстоянии Гарри пришлось говорить погромче.
— Мы уже не дети, Телма. Мы муж и жена. И многим делились друг с другом. Что бы тебя не беспокоило сейчас, поделись своей заботой со мной.
— Не могу.
— Почему?
— Мне придется поделиться ею с… с кем-то другим.
— С Мариан?
— С Мариан! — Телма начала смеяться и сразу почувствовала, как глаза ее наполнились слезами.
Гарри стал смотреть в сторону, чтобы дать ей время совладать с собой.
— Ну ладно, не с Мариан. С кем же?
— Я просила тебя не приходить сюда, не вынуждать меня на разговор, пока я к нему не готова, пока не узнаю наверняка.
— Что не узнаешь?
— Что случилось с Роном. Я не могу… не могу говорить с тобой, пока не буду знать, где Рон.
— Значит, твоя забота связана с Роном?
Лицо Телмы сморщилось, как зажатый в кулак лист бумаги.
— О, Господи, я же просила тебя, просила не… почему ты пришел? Почему не оставил меня в покое? Почему Ральф не сказал тебе?
— О чем? — спросил Гарри, но Телма лишь продолжала стонать: «Господи Боже, Господи Боже!» и, закрыв лицо руками, покачивалась взад-вперед.
Он ждал, спокойно наблюдая за ней, и тут впервые заметил, как Телма пополнела в талии, и мозг его пронзила мысль: «Вот оно! Незачем и спрашивать. Сам вижу».
Вспомнились слова Ральфа, подозрения Эстер и прозрачные намеки Дороти — все это материализовалось в пока что еще небольшом округлении живота Телмы.
— Ждешь ребенка, — сказал наконец Гарри. — От Рона?
— Да.
— И на каком ты месяце?
— На четвертом.
— Рон знает?
— Я ему сказала вчера вечером.
Гарри подпер плечом косяк двери и посмотрел на розы, украшавшие коврик Мариан, они показались ему капризными личиками младенцев.
— А что намерен делать Рон?
— Что положено, конечно.
— И ты думаешь, ему легко будет сделать то, что положено, после того как он столько раз делал то, что не положено?
— Не стоит иронизировать по этому поводу. Это ни к чему не приведет. Я все обдумала. Будет нелегко, но Рону и мне нужно добиться развода, а потом мы поженимся.
— К тому времени у тебя уже будет ублюдок.
Это слово подействовало на Телму, как удар хлыста, она качнулась и упала бы, если бы не стояла, втиснувшись между стеной.
— Телма!
Гарри пошел через комнату, чтобы поддержать ее, но она протестующе выставила вперед руку.
— Не надо. Я… я уже в порядке.
— Позволь мне…
— Нет. — Телма две-три секунды подержалась за спинку дивана, потом выпрямилась с исполненным достоинства видом.
— Не произноси этого слова при мне. Не смей так говорить о моем сыне.
А Гарри, глядя на нее, подумал: «Она все предусмотрела — два развода, новый брак, даже пол ребенка».
— Ты еще услышишь немало слов, которые тебе не понравятся, Телма. Уж лучше подумай о них сейчас, чтоб они не застали тебя врасплох.
— Мне плевать, что обо мне будут говорить.
— Едва ли. Приготовься встретить реальность такой, какая она есть.
— Я готова. Вот моя реальность. — И она приложила руку к животу. — Для меня реальность — мой ребенок. Я хотела ребенка, с тех пор как себя помню, а теперь он растет во мне.
— Реальность — не один-единственный факт. Это сочетание тысяч, миллионов…