— Привет, мальчики. — Почтальон был долговязый и тощий, с улыбкой на задубевшем от непогоды лице. — Как же это вы с утра не в школе?
— Корь.
— Если у вас корь, вам нельзя гулять.
— Не у нас корь, — пояснил Марв, — а у других ребят.
— Подумать только! Когда я был мальчишкой, мне ни разу так не повезло. В те времена хоть чума разразись в городе, школу не закрывали, нет, сэр. — Он прислонил к решетке свою тяжелую сумку и воздел руки. — Вот как я учился. Заставляли. Сам-то я не хотел.
— А что такое чума? — спросил Грег, слезая с ворот.
— Вроде кори, только похуже.
— У вас есть в сумке что-нибудь для нас?
— Ясное дело.
— А мы для вас тоже кое-что припасли.
— А что именно?
— Может, догадаетесь?
— Я думаю, печенье.
— Нет.
— Яблоко?
— Нет. Его не едят. То есть люди не едят.
— А что люди с ним делают?
— Хранят как игрушку.
— Ну ладно, я сдаюсь. Так что же это такое?
— Дай я скажу! — закричал Марв. — Я скажу! Это дождевой червяк!
Почтальон снял фуражку и почесал в затылке.
— Дождевой червяк? — переспросил он. — Что ж, давайте взглянем на него.
Полуживой червяк был торжественно извлечен из кармана Грега и осторожно положен на ладонь почтальона.
— Гляди-ка, что придумал, смышленый малый. Честно признаюсь, еще ни разу в жизни никто не дарил мне дождевого червя.
— Вы позаботитесь о нем? — с беспокойством спросил Грег.
— Будь уверен. Я, пожалуй, снесу его в свой сад, он там найдет других таких же червей, с которыми будет играть. Я слышал, что для червяка ничего нет хуже одиночества.
— А откуда вы знаете, что он повстречает таких червяков, с которыми захочет играть?
— Они не очень-то суетятся, их нетрудно найти. — Почтальон открыл сумку и постарался распределить ежедневную почту между мальчиками поровну. — Ну, мне пора идти дальше.
— Когда-нибудь мы сможем пойти с вами и тащить вашу сумку?
— Когда-нибудь сможете, конечно. Пока, ребята.
— Пока.
Мальчики проводили почтальона глазами, пока он не завернул за угол, после чего направились к дому. Обычно на этом этапе они спешили, так как сознавали всю важность процедуры передачи почты матери или миссис Браунинг. Но в это утро они еле тащились, то и дело оглядывались на ворота, будто надеялись, что почтальон вернется и возьмет их с собой.
У входной двери их дожидалась мать.
— Как много почты. Должно быть, тяжело ее нести.
— Я мог бы снести всю сумку, — заявил Грег, — если бы захотел. Он сказал, когда-нибудь я смогу это сделать.
— И я тоже, — запротестовал Марв. — Он сказал, что мы оба сможем.
— Я уверена, это будет чудесно, — сказала Эстер и начала просматривать почту, складывая счета в одну сторону, рекламные листки — в другую. Письмо было только одно.
Эстер долго смотрела на знакомый почерк на конверте. Потом сказала холодно и спокойно:
— Теперь, мальчики, вам лучше пойти к Энни.
Их испугал тон ее голоса, им не верилось, что мать может так говорить с кем-либо из них или с обоими сразу.
— Ненавижу Энни! — закричал Марв. — Я не хочу…
— Делай, что я сказала, Марвин.
— Нет! Не хочу! Ненавижу Энни!
— И я ее ненавижу, — сказал Грег. — Мы научим новую собаку кусать ее.
— Р-р-гав!
— Гав, гав! — Она кусает Энни.
— Гав, гав! — Кусает старого Рудольфа.
— Прекратите, — сказала Эстер. — Ну, пожалуйста, будьте хорошими мальчиками.
— Гав, гав! — Всех перекусала.
— Кроме нас.
— Гав!..
— О, Господи! — воскликнула Эстер, повернулась и, пробежав через вестибюль, скрылась в библиотеке.
Ее поспешное бегство и громкий стук захлопнувшейся двери на мгновение озадачили мальчиков. Потом Марв полувопросительно произнес:
— Гав?
— Да заткнись ты. Как маленький. Заткнись.
Марв заплакал:
— Хочу к маме. Хочу к моей мамочке.
Письмо со штемпелем Коллингвуда было адресовано Эстер и написано рукой Рона. Она заранее знала, что новости печальные, и старалась подготовить себя, воображая худшее: Рон покинул ее ради другой женщины и не вернется.
Она оказалась права только наполовину.
«Дорогая Эстер! Ты, возможно, уже знаешь правду: Телма ждет ребенка от меня. Не стану оправдываться и что-то объяснять, не могу. Так уж случилось — вот и все, что я могу сказать. До сегодняшнего вечера я не знал о ребенке. Это было для меня страшной неожиданностью, слишком страшной, чтобы я мог ее выдержать. Господи, что я сделал тебе и Гарри!
Я не прошу у тебя прощенья. Зато обещаю, что впредь уже ни тебе, ни кому-нибудь еще не причиню зла. Не гожусь я для жизни. Я болен разумом, телом и душой. Да поможет мне Бог.