— Он может оставаться у нас сколько угодно. Дочки в нем души не чают.
— О!
— И он их любит. Даже не протестует, когда они карабкаются на него в половине седьмого утра. Это надежное испытание.
— Да?
— По-моему, из Гарри получился бы прекрасный отец. У него все…
— Вы зря тратите время, — сказала Телма холодно и неотразимо. — Гарри — не отец моего ребенка. Я наверняка не смогла бы жить с ним, делая вид, что это его ребенок. Если вы на это намекаете.
— Я не только высказываю свое мнение. Я настоятельно рекомендую вам подумать. Мы с Гарри долго говорили об этом, прежде чем отправились спать. Он согласен, он рад был бы взять ребенка на себя. Он любит вас, Телма.
— Знаю. Но я его не люблю. И если бы продолжала жить с ним на таких условиях, то в конце концов возненавидела бы его. Ребенок не должен расти в доме, где царит ненависть, как это было со мной. Нет, Ральф, не надо спорить. Наше будущее определено.
— В самом деле?
— Да. Конечно, будут разговоры, скандал, но все это уляжется. Мы с Роном куда-нибудь уедем и начнем новую жизнь. — Она говорила быстро, взахлеб, будто много раз повторяла эти слова про себя и, возможно, верила в них, а может быть, заставляла себя верить. — Вы не возражаете, если я буду шить? Гарри заедет за своими вещами после работы, и я хочу привести их в порядок. Какое-то время о нем некому будет позаботиться.
— Какое-то время?
— Когда-нибудь он женится во второй раз. Я знаю, сейчас он думает, что его любовь единственная и вечная и так далее, но я-то хорошо знаю Гарри. Встретится ему какая-нибудь милая женщина, которая даст все, что ему нужно.
— Вы дали ему все, что ему было нужно.
— Его не так трудно ублаготворить. Меня — трудней.
— Вы ополчились на него по-настоящему.
— У меня своя гордость. О, я понимаю, в моих устах эти слова звучат странно, но я сказала правду. Я не могла бы говорить людям вроде вас с Нэнси, что мне скучно сидеть одной-одинешенькой весь божий день, зная, что и в будущем меня ничто другое не ждет. Единственный человек, которому я сказала об этом, был Рон. Он тоже рассказал мне кое-что о себе — что Эстер умней его, и он всегда неловко себя чувствует, когда они выезжают вместе, она овладевает разговором и поворачивает его куда хочет. Рон говорил, что чувствовал себя сыном-идиотом, которого она тащит за собой из чувства долга.
Для Тьюри это была довольно оригинальная картина семейных отношений Рона и Эстер, однако он сразу почувствовал в ней правильно подобранные краски и смелые, четкие линии.
— Я тогда сказала ему, что с моей стороны ему нечего опасаться, я не очень умна. А если и умна, никто до сих пор этого не замечал.
Вдруг она отложила шитье и бросила на гостя такой острый взгляд в упор, что он заморгал, не в силах выдержать его.
— Зачем вы приехали, Ральф? В это время вам пора быть дома. Я знаю, что вы с Нэнси обедаете рано из-за детей. Приехали послушать мою болтовню?
— Нет.
— Я это поняла сразу, как только открыла дверь и посмотрела на вас. Я знала, что должна быть причина. Причем важная. Что-нибудь с Роном?
— Да.
— Если бы это была добрая весть, вы ее выложили бы сразу. Значит, плохая. Насколько плохая?
— Он умер.
— А вы не… тут не может быть ошибки?
— Нет.
Телма качнулась вперед, пока ее подбородок не достал до колен, и застыла в этой позе, словно утратила всякое желание двигаться. В щели окон проникали уличные шумы, из-за штор врывались полоски света. Тьюри всей душой желал оказаться сейчас там, откуда проникали шум и свет, а не оставаться в этом доме, где все омертвело; не тикали часы и не жужжали мухи.
Наконец Телма заговорила, и голос ее, приглушенный складками юбки, звучал еле слышно:
— Автомобиль.
— Что — автомобиль?
— Он попал в катастрофу?
— Есть основания полагать, — осторожно сказал Тьюри, — что Рон сам виновник этой катастрофы и совершил ее преднамеренно.
— Какие основания?
— Перед тем как принять смерть, он послал письмо Эстер.
— Эстер! — Она вскинула голову, как заводная кукла. — Почему не мне? Не мне? Почему не мне? Ведь я любила его. Отдала ему все: семейный очаг, мужа, доброе имя, отдала бы и больше, если бы у меня было что-нибудь еще. Почему же не мне? Почему?.. О, Господи, я этого не перенесу. Рон, Рон, Рон! Господи Боже мой, вернись, Рон, вернись. Не оставляй меня. Мне страшно, мне страшно.
— Телма, ну, пожалуйста…
— Рон, Рон, дорогой мой! О, Господи!
Продолжая стенать, она так прикусила нижнюю губу, что потекла кровь, словно Телма нарочно уродовала себя в наказание за свои грехи. Но металлический привкус крови вызвал в ее горле кашель, и стоны сменились самым настоящим приступом кашля. Она прижала рубашку Гарри, которую держала в руках, ко рту, а когда отняла ее, рубашка намокла от слез и крови, и Тьюри подумал, что вот какая жестокая ирония судьбы: Гарри, никому не причинивший зла, должен осушать слезы и вытирать кровь.