Хотя Телма сначала не хотела, чтобы Тьюри принес газету, теперь она нервно и нетерпеливо наблюдала за ним, заламывая свои маленькие пухлые руки.
— Ну, что там пишут?
— Прочтите сами.
— Нет. Я не могу. Мне режет глаза.
— Хорошо. Сначала излагается фактическая сторона дела — как и где его нашли. Не вижу смысла читать вслух, для вас это будет лишнее расстройство.
— Тогда читайте, что написано дальше.
— «Было отдано распоряжение о вскрытии. Специалисты пока еще не исключают возможности несчастного случая, хотя имеется свидетельство, указывающее на самоубийство. Сегодня утром вдовой Гэлловея, в девичестве Эстер Беллингс, было получено — письмо, где содержится намек на его намерение покончить с собой. Это письмо теперь в руках полиции, которая отказалась изложить его содержание представителям печати, учитывая его сугубо личный, интимный характер».
— Она отдала письмо полиции? — В тоне Телмы звучало недоверие; возможно, голос Тьюри звучал бы точно так же, если бы он в этот момент заговорил. Ему представлялось невероятным, чтобы Эстер передала такое сугубо личное письмо полиции. Сквозь щели запираемых на замок дверей полицейского управления просачивается не меньше сведений, чем через щели любых других дверей, а Эстер достаточно умна, чтобы понимать это. Возможно, она не могла поступить иначе, потому что полиция потребовала письмо как доказательство того, что у Рона было намерение совершить самоубийство. А может, Эстер, не подумав о последствиях для себя и своих детей, решила немедленно предать огласке поведение Телмы.
— В письме написано обо мне, я полагаю? — спросила Телма.
— Да.
— Названо мое имя?
— Я думаю, да.
— Значит, скоро весь город будет знать. Господи, как мне это выдержать?
— У вас есть друзья.
— Друзья Рона и друзья Гарри. Моих собственных ни одного.
— Есть еще решение, — сказал Тьюри. — Если вы проявите благоразумие и согласитесь…
Но Телма отвернулась, словно захлопнула перед голосом разума бронированную дверь:
— Нет.
— Но вы даже…
— Спрятаться за спину Гарри — это ваше решение?
— Гарри готов, как я вам уже говорил. Вы недооцениваете его. Он прекрасный, великодушный человек.
— Да, я его знаю. Добрый старина Гарри, всегда готовый отдать другу последнюю рубашку или проиграть ему в покер. Гарри — мастер проигрывать, не за это ли все так его любят? Он проигрывает так мягко и изящно, но проигрывает. Он всегда опаздывает на пароход. Почему?
— Может, он не хочет никуда плыть.
— А я хочу. И поплыву. Что бы меня ни ждало, это будет лучше, чем оставаться с Гарри в этом доме, в этом городе.
В ее голосе звучала решимость, и, словно в подтверждение своих слов, Телма взялась за иглу. Стала обшивать петли для пуговиц, пальцы ее двигались точно, быстро и не дрожали. То ли маятник остановился, то ли она от него отцепилась.
Тьюри встал и с трудом заковылял по комнате. У него затекли ноги, в ступни впились тысячи игл гораздо острей, чем та, которую Телма держала в пальцах. Она подняла голову и встретила его вопросительный взгляд.
— Перестаньте беспокоиться за меня, — резко сказала она. — Со мной будет все в порядке, пока я занята, пока что-то делаю. Завтра начну шить приданое ребенку. Все сошью сама… Не собрались ли вы уходить Ральф?
— Уже довольно поздно.
— Я-то надеялась, что вы побудете, пока Гарри не заедет за своими вещами. Он, наверное, прочел газеты и, может быть, очень потрясен. Гарри страшно волнуется за всех на свете: за друзей, дом, за пропавшую собаку.
— А вы — нет?
— Я? У меня нет друзей, никогда не было ни дома, ни матери, ни даже собаки. Вы удовлетворены моим ответом?
— Не совсем.
— Как вы любите анализировать людей, Ральф; только, пожалуйста, не пытайтесь анализировать меня.
Тьюри вспомнил, как то же самое, почти слово в слово, говорил ему Гарри под утро в воскресенье, когда они возвращались из Уайертона в охотничий домик: «Не пытайся подвергать анализу Телму. Я люблю ее такую, какая она есть. Пусть себе видит сны наяву».
Да, она их действительно видела, — сухо подумал Тьюри. — Надо же Гарри быть таким слепцом и дураком. Он держался с ней не как муж, а как всепрощающий папаша, всегда готовый простить своему дитяте любые прегрешения, жаждущий принять любые утешительные для себя объяснения.
— Я приготовлю вам чай, Ральф. Может, съедите какой-нибудь бутерброд?
— Нет, спасибо, ни того, ни другого. А Гарри я подожду.
— Вы очень добры. — Она собрала с дивана белье и встала, несколько неловко, видимо, еще не привыкла к новому распределению веса своего тела. — Надеюсь, вы извините меня, я пойду упакую вещи Гарри.