И все-таки Люда пришла проводить меня. Наш «газик» тронулся с места. Она стояла, независимо сунув руки в карманчики светлой юбки и приподняв подбородок. Даже улыбалась.
Встретимся ли мы когда-нибудь еще?
Кто знает... Все может быть.
Машина наша тихим ходом миновала мост через Буг и, перед тем как рвануться вперед на полном газу, приостановилась.
Кирилл, чуть привстав, обернулся назад, прикрыв от солнца глаза, обвел взглядом открывшуюся панораму Нижнелиманска, уже тронутого красновато-желтыми оттенками осени, и сказал без всякой торжественности:
— Финис коронат опус, лат.
Что ж, в общем мы могли быть в приличном настроении.
Мы отправились сюда, потому что здесь ничего не случилось. Если не считать, что в Нижнелиманске действовала большая группа шпионов. Мы сделали все, чтобы здесь ничего не случилось.
Мы уезжаем спокойно, потому что здесь ничего не случилось.
...Это был год тысяча девятьсот тридцать третий.
Наступила осень.
Меньше трех лет оставалось до радиосигнала: «Над Испанией ясное небо», — до первых залпов франкистского мятежа, до первой открытой вооруженной битвы с фашизмом.
Три года с небольшим оставалось до заключения «Антикоминтерновского пакта», сколотившего фашистскую ось Берлин — Рим — Токио.
Четыре с половиной года оставалось до того дня, когда гитлеровские танки снесли пограничные столбы на германо-австрийской границе.
Пять лет оставалось до позорного Мюнхена.
Шесть лет оставалось до второй мировой войны.
Меньше восьми лет оставалось до трагического рассвета 22 июня тысяча девятьсот сорок первого года.
И почти двенадцать лет предстояло человечеству ждать того ясного майского дня, когда советский солдат, распрямившись во весь рост в грянувшей невероятной тишине поверженного фашистского Берлина, скажет на весь мир: «Победа!»
Но покуда все это крылось во мгле грядущего. Приближался лишь тридцать четвертый год...