Вспомните фильмы Бастера Китона или Гарри Лэнгдона; вспомните тексты Гертруды Стайн. Основные элементы комической ситуации: отсутствие реакции, повторение, неадекватная возбудимость, непонимание (по крайней мере, внешнее) того, что персонаж делает (что интеллектуально ставит публику выше героя), наивная торжественность, неуместная веселость — всё это ассоциируется с детским поведением.
Еще комичное жестоко. Это роман об унижении — унижении героя. Ему приходится испытывать бессилие, недостаток сна, недостаток еды. (Нет, церковь не работает. Нет, сейчас есть нельзя. Нет, я не знаю, где пастор.) Это столкновение с неведомой силой, которая не показывает себя. Пастор Йон оставляет свои обязанности и перестает проводить службы в церкви, решив вместо этого стать механиком, хотя в действительности он обрел доступ к иной, высшей силе — мистической, космической, галактической. Общество, в котором оказался Эмеп, — это собрание влиятельных фигур, чье происхождение и природа власти так и остаются для него загадкой. Конечно, они изгои, шарлатаны — и в то же время нет; по крайней мере, их доверчивые жертвы готовы их слушать (как и в Сатанинском танго Ласло Краснахоркаи, гораздо более мрачном венгерском романе о духовных наставниках-шарлатанах и сельских простаках). Куда бы Эмеп ни сунулся, он ничего не понимает, и ему не помогают понять. Пастора нет, церковь закрыта. Но, в отличие от К. в Замке Кафки, Эмеп не страдает. Сколько бы его ни унижали, ему как будто всё равно. Этот роман странно холоден. Он жесток и уморителен одновременно.
Визионерский роман_У комического и визионерского романа тоже есть нечто общее: отсутствие ясности. Один из аспектов комического — это бессмысленность, нелепость, которая служит отличным источником как комедийного, так и духовного — по крайней мере, в восточной (даосистской) трактовке, которая так интриговала Лакснесса.
В начале романа молодой человек продолжает какое-то время возражать, что он не годен для миссии епископа. «Что я скажу?» — вопрошает он. «Что я должен делать?»
Епископ отвечает: «Просто делай и говори как можно меньше. Смотри в оба. Говори о погоде. Спроси, какое у них выдалось прошлое лето и позапрошлое. Скажи, у епископа ревматизм. Если там у кого-то тоже, спроси, где у них болит. Не пытайся ничего наладить».
И еще немного мудрости от епископа:
«Не говори о личном. Будь сух!.. Как можно чаще делай записи от третьего лица… Не ищи доказательств!.. Не забывай, что люди редко выдают больше, чем толику правды; половину правды не говорит почти никто, не говоря уж о всей правде… Когда люди говорят, они выдают себя, не важно, лгут они или нет… Запомни: любая ложь, даже преднамеренная, зачастую имеет больше смысла, чем чистосердечное признание. Не поправляй никого и не пытайся домыслить за другого».
Что это, если не духовная теория и не теория литературы?
Очевидно, духовная жизнь у ледника давным-давно ушла от христианства. (Пастор Йон говорит, что все боги, которым поклоняются люди, одинаково хороши, то есть одинаково ущербны.) Существует более одного мирового порядка. Но есть ли в этих порядках место для богов и религии? Бесстыдная легкость, с которой в Христианстве у подножия ледника говорится о сложных вопросах, далека от серьезности русской и немецкой литературы. Это роман огромного очарования, балансирующий на грани пародии. Это сатира на религию, полная уморительной ахинеи в духе нью-эйджа. Это книга идей, не похожая ни на одно другое произведение Лакснесса.
Лакснесс не верил в сверхъестественное. Разумеется, он верил в жестокость жизни — так, от Уа, женщины, которой Эмеп решил отдаться, остается только смех; она исчезает. Произошедшее кажется сном — иными словами, роман-путешествие неизбежно заканчивается возвратом к реальности. Этот мрачный удел не минует Эмепа.
«Ваш эмиссар уполз со своей сумкой посреди этого смеха», — так Эмеп заканчивает свой отчет для епископа; так заканчивается роман. «Я немного испугался и бросился оттуда со всех ног. Я надеялся, что смогу выйти обратно на главную улицу».
Христианство у подножия ледника — восхитительный роман о самых глубоких вопросах, а поскольку это роман, то это путешествие, которое должно закончиться и оставить читателя с чувством изумления, неудовлетворенности, но если роман сделал свое дело, то читатель не будет, в отличие от Эмепа, рваться обратно на главную улицу.
II
_11. 9. 01
Как американка и жительница Нью-Йорка, я испытываю ужас и горе. При этом я еще никогда не видела Америку в таком состоянии отрицания, в каком она находится после столкновения с чудовищной дозой реальности в прошлый вторник. Поражает и удручает как отсутствие понимания произошедшего, так и лицемерная околесица и откровенная ложь из уст буквально всех общественных деятелей Америки (за исключением мэра Джулиани) и телевизионных обозревателей (за исключением Питера Дженнингса). Голоса, уполномоченные освещать эти события, как будто все сошлись в намерении инфантилизировать общественность. Кто из них признает, что это была не «трусливая» атака на «цивилизацию», или «свободу», или «человечество», или «свободный мир», но атака на самопровозглашенную мировую сверхдержаву, предпринятая в результате определенных действий Америки и союзов, ей заключенных? Какая часть населения в курсе, что прямо сейчас на Ирак падают бомбы? Если уж использовать слово «трусливый», то оно больше подходит для тех, кто убивает, находясь за пределами досягаемости, высоко в небе, чем к тем, кто готов сам умереть, чтобы убить других. Говоря о смелости (а это нейтральная с моральной точки зрения характеристика), что бы мы ни говорили об исполнителях массового убийства в прошлый вторник, они точно не трусы.