Отсюда необходимость в международном языке. А какой кандидат подходит лучше, чем английский?
Эта глобализация английского языка уже возымела ощутимый эффект на судьбах литературы, а точнее перевода. У меня есть ощущение, что сейчас на английский язык переводят меньше зарубежных произведений, чем, скажем, двадцать или тридцать лет назад, особенно с языков, которые кажутся не такими важными. Но гораздо больше книг, написанных на английском, переводится на иностранные языки. Сейчас в списке книжных бестселлеров газеты New York Times гораздо реже появляются зарубежные романы, чем двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад. Знаменитые романы Кундеры, Гарсиа Маркеса, Лампедузы, Пастернака и Грасса становились бестселлерами в США. Чуть больше полувека назад Доктор Фаустус Томаса Манна какое-то время держался на вершине списка, хотя сегодня себе это сложно представить.
Часто цель перевода по умолчанию видят в том, чтобы произведение «звучало» так, словно оно написано на языке, на который его переводят.
Поскольку перевод не только практикуется в каждой стране, но и подвержен национальным традициям, в некоторых странах переводчикам нужно прикладывать больше усилий, чтобы сгладить признаки «иностранности» текста. Например, во Франции особенно сильна традиция перевода как адаптации, нежели строгой верности оригиналу. Мои французские издатели, когда я указала им на некоторые серьезные расхождения в переводе одной из моих книг, сказали мне: «Да, действительно… но по-французски так звучит гораздо лучше». Когда я слышу, что моя или чья-то еще книга благодаря усилиям переводчика теперь очень хорошо звучит на французском, я понимаю, что книгу сильно переделали согласно стандартам современной французской прозы, часто не слишком взыскательным. Но поскольку моя проза на английском языке не всегда традиционна в выборе ритма и лексики, я знаю, что это не сохраняется в переводе на французский. Передается только ее смысл — и то не весь, потому что смысл, как мне кажется, во многом неразрывно связан с нетипичными особенностями моей прозы.
В первый раз и самым, пожалуй, исчерпывающим образом критику этой идеи, столь подробно расписанной Иеронимом, что задача переводчика — полностью заново создать текст в согласии с требованиями нового языка, озвучил немецкий теолог-протестант Фридрих Шлейермахер (1768–1834) в его великом эссе О разных методах перевода 1813 года.
Утверждая, что «складное звучание» — не главное достоинство перевода, Шлейермахер, конечно, имеет в виду не все переводы, но только художественные — те, что имеют дело, по его выразительной формулировке, со «священной серьезностью языка». Что касается остальных переводов, он пишет:
…в наше время народы пришли в движение, всюду рыночная толчея и базарные разговоры, которые, идет ли в них речь о политике, светской жизни или литературе, не имеют ничего общего с настоящим переводом, разве что с устным[20].
Для Шлейермахера перевод — гораздо больше, чем услуга в рыночной, торговой сфере; это предмет многоуровневой необходимости. Во-первых, есть неотъемлемая ценность в том, чтобы перенести через языковой барьер важный текст. Во-вторых, есть ценность в том, чтобы соприкоснуться с чем-то незнакомым нам, с самой «иностранностью».
Для Шлейермахера художественный текст — это не только его смысл. Это в первую очередь язык, на котором он написан. И подобно тому, как у каждого человека есть только одно базовое самосознание, так у каждого человека по сути есть только один язык.
Не предавшись полностью и безраздельно одному языку и одной стране, человек обречен безрадостно пребывать в пустоте, без опоры. Конечно, у нас и сейчас еще иные дела ведутся на латыни ради сохранения преемственности традиций в области науки и религии, то же происходит и в Европе, но всё это правомерно лишь в случаях, если предмет важнее, чем собственный взгляд на него.
Замените латынь на английский в предложении, где Шлейермахер очень сдержанно отдает должное панъевропейскому (читай: глобальному) языку как инструменту для облегчения панъевропейского (читай: глобального) обмена знаниями в областях науки и техники, и вы увидите, как мало пригодным он видит этот язык для передачи субъективной, то есть художественной выразительности.
20
Цит. по: