Внутри у Бергера что-то щелкнуло. Он почувствовал ком в горле. Вытянул руку, погладил холодный экран компьютера. Это был его жест, утрированный радостный жест папы Сэма. У близнецов он долго не получался, им пришлось много тренироваться, чтобы научиться раздвигать два самых больших пальца на ноге и одновременно подгибать остальные. В результате выглядело это весьма своеобразно. И можно было залезть под одеяло, например, после победы в компьютерной игре, и высунуть руки и ноги в победном жесте.
Четыре символа победы.
Единственный комментарий к фотографии гласил «14-8», очевидно, результат каких-то состязаний. Вероятно, один из близнецов обыграл другого, но определить, кто из них лежал под одеялом, всем своим видом выражая не омраченное злорадством счастье, было невозможно.
Сэм Бергер воспринял это как знак. Его сыновья – по большому счету, выпавшие из его жизни в последние три года, проглоченные Парижем, – не потеряли связь со своим отцом-предателем. С отцом, который безо всяких возражений позволил их матери Фрейе оформить единоличную опеку над мальчиками. И который, будучи полицейским, не удосужился проверить, хорошо ли детям в их новом доме, с их отчимом-французом Жаном Бабино. Этот отец руководствовался сомнительным девизом «отсутствие новостей – хорошие новости», и вместо того, чтобы искать контакта с детьми, пестовал и лелеял свое одиночество.
За последние несколько недель Сэм Бергер как будто повзрослел на пару десятков лет.
В эту минуту он принял решение зарегистрироваться в «Фейсбуке». Пока он сидел и размышлял над тем, стоит ли использовать свое настоящее имя или лучше взять какой-нибудь ник, понятный лишь близнецам, компьютер издал звук, означающий завершение задачи. Поиск остановился, и теперь экран светился одобрительным подтверждением; значит, Бергеру удалось сделать еще один шаг на пути к покорению сложной системы Молли Блум.
Молли.
А у нее под сердцем, возможно, ребенок Сэма.
Нет, не сейчас. Дождись ночи. Пусть все это дерьмо вызреет, настоится, как следует протухнет и превратится в новые кошмары.
Бергер осторожно активировал продолжение процесса загрузки. Включился новый поиск.
Он вернулся к «Фейсбуку». Теперь он, по крайней мере, знал, как можно бороться с ночными кошмарами.
С помощью четырех символов победы.
5
Вторник, 1 декабря, 23:54
Услышав этот звук в первый раз, ночная медсестра никак на него не отреагировала. То есть, она, конечно, подняла глаза от испанской грамматики, но глагол hacer удержал ее за письменным столом; спряжение доводило ее до бешенства. Кроме того, это ну никак не могло быть окно: если и имелись в отделении незыблемые правила, так это держать окна тщательно запертыми. Люди, которые приходили в себя после длительного наркоза и бессознательного состояния, часто плохо контролировали свои действия, если выразиться мягко, и если бы существовала хоть какая-то возможность вывалиться из окна второго этажа, их бодрствование превратилось бы в невнятные скобки между долгим сном и его продолжением.
Как и сама жизнь, подумала медсестра и содрогнулась от холода. Только что наступил декабрь, а декабрь все же лучше ноября. Зато потом идут январь, февраль, март и апрель – их, разумеется, легче пережить на Лансароте.
Hago, написала она. Haces. Hace. Hacemos…
И тут она снова услышала тот же звук. На этот раз сомнений быть не могло – и скрежет рамы, и все остальное. Медсестра отложила ручку и прислушалась.
В остальном тихо.
Она встала. Звук, несомненно, доносился из какой-то из трех-четырех ближайших палат, либо из шестиместной, либо из одноместной.
Если бы она боялась призраков, она не выбрала бы эту профессию. Или если бы ее пугало одиночество. Она выбрала эту работу, потому что она отчасти напоминала труд пожарных. Или штурмовой группы. А может быть, даже военных? Ожидание, спокойствие, одиночество, бесконечные возможности для самосовершенствования – и при этом постоянно на цыпочках, в полной боевой готовности. Все это было ей очень созвучно.
Однако со временем эти способности ушли в пассив, и удачным дежурством стало считаться такое, когда можно всю ночь, не поднимаясь, учить испанский. Который, несмотря на глагол hacer, казался детским лепетом по сравнению с ивритом и корейским.
А вот теперь, похоже, пора действовать. То, что в таком отделении открылось и вновь закрылось окно, – это не какой-нибудь пустяк.