Неподалеку двое, отделившиеся от остальных, мирно и негромко беседовали.
— Обидно другое,— говорил Колесников.— Я бежал от фашистов не откуда-нибудь — из Дарницкого лагеря. Слыхали?
— Нет,— ответил Соловово,— мы, знаете, многого там не слыхали...
— Дошел до своих. Ждал этого, как счастья... Начали проверять. Два месяца проверяли. Но потом дали возможность воевать. И звание выслужил, в сорок четвертом опять был капитаном. А потом... оказалось, не расквитался еще за свой плен.
— Знаете, в общем, все у вас не так страшно,— сказал еле слышно Соловово,— все не так страшно, когда есть куда возвращаться,
— Страшно разговаривать с нормальными людьми,— помолчав, ответил Колесников.— Познакомился я в поселке с одним инженером с прииска.. Спрашивает: «За что же сидел?» Я ему говорю: «Фактически ни за что». Он головой качает: «Друг вы мой, я понимаю, вам так легче. Но ведь так не бывает...»
— Ничего,— вздохнул Соловово.— У вас все будет хорошо. Вернемся,, начнете работать. Женаты?
— Разведен,— усмехнулся в темноте Колесников,— Когда посадили, жена взяла развод.
— И это не страшно, вы молоды. Все у вас впереди.
Из палатки вышла Альбина, постояла и пошла к костру. Разговоры оборвались.
Альбина подошла и протянула руки к огню. На строго красивом лице ее было невиданное выражение девочки, которую гладит по лицу кто-то из очень любимых взрослых. Те, у костра, не видели ее лица, но Санька видел, и что-то в нем дрогнуло, зазвенело.
— Она прекрасна,— сказал вдруг чуть слышно Соловово. И оттого, что он увидел ее такой, какой имел право видеть только Санька, все в нем возмутилось. Он резко повернулся и услышал, как так же чуть слышно ответил Колесников.
— Мы с вами лишены сейчас чувства реальной оценки. С тех пор, как я вышел из КПП, для меня прекрасны все женщины.
От палатки подошел и встал чуть позади Альбины Лепехин. Кепка насунута на лоб, мощная шея напряжена, руки в карманах. Глаза чуть скошены на соседку. Она сразу почувствовала его присутствие. Нахмуренно оглянулась. Лепехин отвел глаза. Она вздрогнула, перебрала лопатками и чуть отодвинулась вбок. Потом вздохнула, повернулась и ушла в палатку, Лепехин тяжело и смутно улыбался.
— Садись, желанный,— захохотал Жуков,— начальство отказалось составить компанию, так ты не обессудь.
Лепехин забрал у него чурку, устроил ее под собой.
— Завтра-то как? Дальше пошлепаем? Или вкалывать будем?
— Начальству виднее,— ответил Жуков.
— Навряд пойдем, однако,— сообщил Чалдон.— Забуриться должны на ентом месте как следоват.
— С чего бы это? — повернул к нему голову Жуков.
— Навроде нонче в коренных кварц был.
— Может, уж сразу золото, скажешь? — хихикнул Жуков.
— Золото! Ты, паря, про это дело только слыхал, а видать не видал. Вот кабы песок мыть, тут оно хоть сразу в руке, а когда порода идет, тут золото само в руки не просится. И не узнаешь порой, где — оно, где так — камень.
Саньке не хотелось слушать Чалдона, он пошел в палатку, включил фонарик. Пристроил его на огромном чурбаке так, чтобы свет падал на рацию, включил лампы и стал просматривать контуры и сопротивления. Сзади хлопнул полог, он оглянулся. У входа в палатку стоял Глист. Санька отвернулся. Сначала он было подружился с Глистом. Тот был старше всего на три года, но потом Глист стал вызывать у него тягостное отвращение и смутное чувство чего-то грязного и дурного.
—- Работаем — не ленимся,— пропел сзади Глист, склоняясь над ним.
Санька не ответил, хотя дыхание Глиста, коснувшееся его шеи, вызвало у него тошноту. Глист совершенно не умел нормально разговаривать с людьми, то бессмысленно хохотал, то ерничал и корчился, как сейчас.
— Са-ня! — сказал он капризно.— Плюнь ты на эту штуку. Видишь, я пришел.
— Иди-ка ты отсюда, не мешай!
Глист вышиб из-под Саньки чурку, бросился на него и притиснул к брезентовому борту палатки. .
— Знаться со мной не хочешь, чистюля,— шипел он.— Посиди с мое, погляжу, кем сам станешь, гад.— Глист оставил Саньку, сел, вжавшись в парусиновый угол, и заплакал.
— Ты это..,— сказал Санька растерянно,— слышь, Глист...
— Какой я тебе глист! Имени... что ли... нет?
— А как зовут-то тебя? — спросил Санька.— Я ж не знаю.
— Валеркой,— выдавил сквозь всхлипывания Глист.
— Сам полез, а теперь ревешь,— сказал Санька.— Ты сядь... Я пока поработаю. Потом потолкуем.