В глазах Итачи промелькнуло нечто похожее на удивление, но он только слегка отодвинулся назад, нахмуриваясь.
— Ты сошел с ума.
Но Саске не дал ему возможности отстраниться еще дальше, сильнее прижимая к горлу острие куная. Спокойным как прежде он оставаться больше не мог: напряжение последних дней, переживания, стеклянные глаза Итачи, его голос, снова лживые слова добили — и Саске закричал:
— Не лги мне! Не лги, Итачи! Я все знаю, почему тебе сложно сказать мне правду, я хочу ее услышать от тебя! Признайся, тебе больше нечего бояться. Я убил Шимуру Данзо, я уничтожил Скрытый Лист, поэтому не надо, не лги мне после этого, ты не знаешь, что я пережил, — Саске почти хрипел, не в силах держать себя в руках. — Я повторю свой вопрос: совет приказал тебе убить Учиха? Да или нет? Ответь мне! Итачи!
На последнем слове Саске поперхнулся своим же голосом, захлебнувшись в своих же криках, но он видел, смотря в бледное и худое лицо брата, осунувшееся, как и его слабое тело, что в глазах того застыло неопределенное выражение.
— Что ты сделал, Саске?..
Тот молчал, не в силах больше говорить.
Саске был на той самой грани, когда он не понимал, что творится в его голове; она была наполнена кашей из кучи бессвязных мыслей, а его твердая, не дрожащая рука у горла старшего брата готова была перерезать его после того, как он снова скажет те самые ужасные слова: Саске второй раз бы их не пережил. Он почти сходил с ума, он был на грани нервного расстройства, срыва, он готов был умолять Итачи сказать что-нибудь, что-нибудь, что угодно, хоть одно слово, да даже пусть силой заставить его это сделать, вцепиться в длинные волосы и с грубостью принудить, принудить его сказать хоть что-то!
Саске не понимал, насколько сейчас было страшно его искаженное холодом лицо; не понимал, как он глубоко, но спокойно дышал; он безотрывно смотрел в глаза Итачи, пытался найти там ответ и не находил ничего, а брат, который был рядом, родной, близкий брат казался самым далеким, чужим и незнакомым в мире существом, и Саске не мог пережить это понимание наяву, в реальности.
Ничего не будет как раньше. Близость стала огромной и непреодолимой дистанцией, Саске только сейчас с ужасом понял безвозвратность прошлого; он до последнего наделся, хотя и знал все наперед, что ему станет хорошо рядом со старшим братом, но нет, его взгляд лишь стал еще холоднее, Саске лишь еще сильнее почувствовал разрыв между ним и собой. Его старший брат просто молчал, его вечная недосказанность и недоговоренность, ложь даже сейчас отталкивала, все больше отдаляла их друг от друга; Саске в отчаянии не хотел верить этому, не хотел поддаваться леденящему ощущению расстояния, ведь оно вселяло дикое, животное отвращение.
Но наконец Итачи дернул плечом, пристально взглянув в глаза Саске. Он больше не умел смотреть по-другому, чужие глаза, невероятно чужие вселяли в его младшего брата страх.
«Вот и все?» — Саске поджал губы. Судя по всему, Итачи не собирался оправдываться или что-то говорить, стало быть, все будет по-прежнему, но ненавидеть Саске больше не мог: стискивая зубы, он сжал рукоятку куная, решаясь взмахнуть рукой и убить, как застыл, когда рука Итачи поднялась, медленно приближаясь к нему.
В рассеянном свете комнаты она казалась невероятно тонкой и костлявой, худой и хрупкой, почти восковой, как у мертвеца; выражение усталого лица Итачи с плотно сжатыми губами и пустыми глазами не изменилось. Его рука все тянулась и тянулась, приближалась к Саске, брови которого сдвинулись к переносице, а глаза застыли в напряжении.
Что это значит? Итачи, да что же ты такое?!
Рука старшего брата остановилась возле чужого бледного лица, застыв как будто в нерешительности на секунду, и тут же Саске затаил дыхание, крупно и резко вздрогнув: длинные пальцы осторожно захватили темную прядь его мягких волос, ласково, осторожно отведя ее со скулы назад; Саске как завороженный смотрел в лицо Итачи, когда губы того двинулись:
— Вот как. Ты не должен был этого делать. Коноха ни в чем не виновата.
Пальцы осторожным и обреченным движением сжали мягкий локон; губы Саске дрогнули, его грудь едва поднималась, глаза неподвижно смотрели в лицо брата, исказившееся теплой знакомой улыбкой.
— Мне, в таком случае, бесполезно что-то скрывать. Прости, Саске. Делай так, как будет тебе лучше: ты же поднял руку на ни в чем не повинных людей, а ведь только лишь один я заслужил смерть от твоей катаны. Если хочешь, убей меня, я в твоих руках.
Рука Итачи, отпустив прядь темных волос, упала вниз, на футон, мимолетно скользнув по грубой одежде младшего брата. Сам Итачи выпрямился под давящим на его шею кунаем: он смотрел смело и без страха, уже не улыбался, в уголках его губ застыло нечто грустное, но невероятно твердое и стальное, волевое. Саске, небрежно усмехнувшись, опустил свою руку с оружием, упираясь ладонями в футон и опуская голову вниз, глубоко и спокойно вздыхая всей грудью.
Облегчение окатило его тяжелой волной.
Саске с трудом сглотнул густую слюну, краем глаза смотря на почти недвижимую грудь старшего брата, неживую, застывшую в слабом дыхании; а потом Саске, закрывая веки, нагнулся вперед и наконец-то уперся лбом в надежное и крепкое плечо.
Ему показалось, что Итачи напрягся, но все же не пошевелился, не обнял и не положил руку на голову своего маленького брата — никакой реакции от чужого Итачи.
Холодного и чужого.
Саске с замиранием сердца снова прислушивался к тихому дыханию, но в ответ не получил ни ласки, ни улыбки, ни всего того, что было раньше — в ответ он видел только абсолютно безответную пустоту. Ни единого слова, как будто все это время они действительно были чужими. Саске ждал, что брат как всегда поймет его без слов и придет на помощь, но нет; Саске по-прежнему прижимался лбом к родному плечу, а Итачи не двинулся с места, продолжая ровно сидеть как равнодушное изваяние статуи.
Саске нахмурился.
Неужели это было итогом всего того, что ему пришлось пережить? Все это, чтобы услышать признание в невиновности и не более того?
Саске почти задохнулся от нахлынувшей злобы.
«Не молчи, только не молчи, если бы ты знал, как я сильно ненавижу твое молчание».
— Брат.
Саске изо всех сил, на которые еще только был способен, подняв свои руки, стиснул плечи Итачи, как можно сильнее прижимая его к себе и утыкаясь своим лицом в складку его шеи, почти не дыша; как утопленник, схватившийся за последнюю возможность выжить, он так же цеплялся за Итачи, надеясь снова обжечься его вниманием, снова ощутить то самое спокойствие и умиротворение, которое ждал, тихое и приятное ощущение того, что все позади; Саске обнимал, прижимался сам и прижимал к себе почти отчаянно, почти удушающе, болезненно сильно.
— Не молчи, брат, — тихий, но твердый и даже угрожающий шепот у самого уха старшего брата и цепкие, оставляющие после себя синяки, объятия.
Итачи как будто пробудила эта умоляющая просьба, и он едва заметно пошевелился, но не для того, чтобы с теплом и усталостью в движениях ответить на ласку брата, прижавшегося к нему как в поиске защиты и силы, а только для того, чтобы слегка отодвинуться, чтобы увидеть лицо Саске и отрезвляющим холодным взглядом заглянуть во внимательные глаза напротив.
Их взгляд, поймав тот самый холод, померк, остекленев.
В эту секунду Саске все понял.
— Послушай меня внимательно, — тон Итачи был как у отца, когда тот что-то объяснял, такой же формальный, Саске с изумлением угадывал эти не предвещающие ничего хорошего нотки. — Послушай меня внимательно один раз в жизни. Был момент, когда я решил, что наказание за причиненный мой вред Учиха я должен понести от твоей руки. Я хотел использовать твою ненависть, чтобы ты не рисковал собой, но, — Итачи криво усмехнулся, — просчитался. Глупо просчитался, недооценив силу твоей ненависти. Она стала такой большой, что тебе стало тесно жить с ней бок о бок, и ты решил превратиться в преступника? Твой голос никогда не дрожал, и даже сейчас, хоть ты и нервничаешь, и волнуешься, он тверд как сталь, ты уверен в себе и своих поступках, но я хотел, чтобы ты больше не шел за мной и пошел своим, верным путем. Ты пошел не по той дорожке, сделав то, чего я никогда не желал для своей родной деревни, чье доверие я предал, позволив тебе уничтожить ее. Я сам виноват, что своими молчанием и ложью сделал это, и теперь ничто не поправить. Я погубил тебя. Тогда, когда мы приехали к Изуне-сану, я начал понимать, что все, что я пытаюсь сделать для тебя, обращается против тебя же. Надо было тогда еще оттолкнуть тебя, но я не смог, и я погубил тебя. Да, у деревни есть темная сторона, но я никогда бы не позволил тебе поднять на нее руку, Саске. Я вижу и чувствую, кем ты стал, и эта ответственность лежит на мне. Я хотел, чтобы Скрытый Лист существовал, я так сильно желал сохранить его ценой своей жизни и жизни клана — и что ты наделал? Зачем и для кого это нужно? Глупый младший брат.