Саске расцепил руки, отодвигаясь, и с неопределенным выражением лица начал всматриваться в спокойную маску Итачи, опустившего свои глаза вниз, пустые и холодные.
Брови Саске дернулись.
Он был готов услышать что угодно, но не это. Не то, что его ненависть сравняли с грязным преступлением. А, впрочем, он подозревал, что Итачи не одобрил бы этого, но что сделано, то сделано, и Саске не без раздражения в голосе ответил:
— Конохи больше нет. И нет смысла говорить о ней.
Итачи с нескрываемой усталостью спросил:
— Зачем тогда ты пришел ко мне?
Саске побледнел.
— Зачем?.. Как зачем?! Чтобы услышать правду от тебя! Чтобы быть с тобой. Куда мне еще, по-твоему, иди? Куда? Ты — все, что у меня осталось. Или ты меня теперь ненавидишь? Ты меня ненавидишь из-за Конохи? Ты, ты, ты и только ты во всем виноват, ты их всех убил ради чертовой Конохи! Ты с самого начала во всем виноват, и я буду винить тебя всю жизнь.
— Так ты пришел, чтобы быть со мной? — Итачи усмехнулся. Он слишком часто усмехался, что начинало раздражать Саске все больше и больше. — Я боюсь, — уже мягче продолжил Итачи, — что наши пути разошлись. Или разойдутся в скором будущем. Я понимаю тебя, но ни тебя, ни меня прежних не вернуть никогда. Я говорил, что не наступит того дня, когда я возненавижу тебя. И это правда. Я не прогоняю тебя, я просто указываю на реальность, с которой нам придется столкнуться.
— На реальность? Я скажу, в чем твоя реальность. В Конохе. В том, что между нами опять чертова Коноха, даже после ее гибели, вечно Коноха, вечно, черт ее побери! — Саске отвернулся в сторону, поджимая бескровные губы.
Действительно, многое было уже непоправимым, Саске понимал, что в который раз захлебнулся в нарастающем ощущении одиночества и пустоты: Итачи от него отрекся. Отрекся от его мести и ненависти.
— Саске, — Итачи протянул к нему свою руку, нагибаясь вперед и встречаясь с колючим и пронзительным взглядом из-под иссиня-черной челки, взглядом жестоким, холодным и отталкивающим, ненавидящим, — неужели ты, зная правду, не понимаешь, что я счастлив, что могу видеть тебя без страха перед твоей смертью?
Итачи никогда не думал отрекаться от своего брата или прогонять его после узнанного; сама весть о том, что сделал Саске, изумила и ошеломила его, ведь он никогда бы не мог подумать, что его брат узнает всю правду, что пойдет на такое. Что угодно, могла бы повториться даже та встреча, только уже со знанием всего, но чтобы уничтожить Скрытый Лист?.. Какова должна быть сила ненависти, чтобы сделать это, чтобы даже начать мыслить об этом серьезно?
Да, Итачи боялся. Боялся, что его маленького брата никогда не вернешь, боялся прикасаться к нему, чужому и незнакомому, способному на такие преступления, боялся что-либо сказать; слова Саске злили, глаза напрягали, прикосновения жалили, жесткость и ненависть отвращали.
Их пути слишком разошлись, они сами слишком изменились. Как им теперь быть вместе?
Да, Итачи скучал. Теперь, когда они свободны, когда наконец-то после всего принадлежат лишь сами себе, без угрозы смерти или суда, изгнания или позора — Итачи жаждал бы вдохнуть терпкий запах иссиня-черных волос, насладиться бы их прохладой и снова бы охранять, но было поздно думать об этом.
Можно ли сейчас думать об этом?
Саске колебался, молча и с настороженностью смотря на своего старшего брата, не поддаваясь к его рукам, к его телу, вообще не шевелясь, как будто не желал после всего приблизиться к нему. Но Итачи и сам внезапно остановился в своем порыве, нагнувшись к брату: он внезапно нахмурился и спросил:
— Откуда ты узнал обо всем?
Саске выдержал короткую паузу.
— Из свитка, который был с тобой.
— Из свитка?..
Теперь пришла очередь Итачи побледнеть и слегка отодвинуться назад.
Забавно.
Забавно все-таки, да, Саске?
— Он был у тебя? Все это время был у тебя?!
Саске с непониманием кивнул. Он не понимал, почему Итачи сейчас смотрел так ошеломленно и даже с испугом, почему внезапно расширились и потемнели его зрачки, почему он как будто судорожно задохнулся, почему он приложил руку к своей груди, сморщиваясь и тяжело начиная дышать приоткрытым ртом, резко опираясь о свое колено рукой и внезапно закашливаясь, громко, с рвущимся звуком, вздрагивая всем телом.
Саске в тот же мгновение обнял его за плечи, нагибаясь к Итачи, и не без испуга начал вглядываться в скорченное как будто болью лицо:
— Что с тоб…
Его голос оборвался на полуслове в тот момент, когда с ладони Итачи, закрывающей в приступе рот, сорвались бардовые капли, падая на футон.
Кровь.
Итачи продолжал глухо откашливаться, почти задыхаясь и начиная рваться кровью и слюной, Саске ничего не мог сделать, не мог ничем помочь, только в оцепенении смотрел на то, как его брат корчится в приступе, хрипит, как будто всхлипывает, изо всех сил зажмурившись; как только кашель прекратился, а Итачи отнял руку ото рта, из которого тянулась пропитанная кровью слизь, он тут же оказался смятым и прижатым к неподвижной груди, в которой судорожно и испуганно билось родное ему сердце.
Саске не думал о том, что грязная ладонь Итачи и его окровавленный рот испачкают его одежду и кожу; не думал о том, что брату надо оказать какую-то помощь и дать воду, чтобы он умылся и прочистил горло, саднящее от горькой слюны; Саске прижимал его голову к своей груди, обхватывал руками все еще трясущееся в приступе тело, утыкался носом в теплые волосы, закрывая глаза.
Это была та болезнь, о которой говорил Неджи.
Смертельная.
Время.
Брат, нам не хватило времени. Еще тогда я понял, что нам не хватит времени, что мы растратим его на ненависть и вражду, на месть и междоусобицу, а ты в это время умрешь, мой брат.
Нам не хватило времени.
Саске не отпускал Итачи, обнимая его и наслаждаясь теплом его тела, даже запахом его крови, не обращая внимания на то, как внутри снова всплывает то самое чувство отчужденности, неродное и странное чувство к Итачи, почти ненависть, он все равно не отпускал его, в чем-то стараясь убедить себя и привыкнуть к этому новому, нужному ему брату, тихо говоря, скорее даже нашептывая, как мать успокаивает своего ребенка:
— Все кончилось. Я с тобой. Я буду с тобой несмотря ни на что. Ничего больше нет, нет больше прошлого, это конец, конец, понимаешь? По крайней мере, я так пытаюсь убедить себя. Я пришел к тебе и не уйду без тебя. Я прощаю тебя. Ненавижу, но прощаю. Теперь есть только ты и я, забудь об Учиха, о Скрытом Листе, я сам завершил эту историю, просто будь моим братом, я не прошу ничего большего, только избавь меня от этого ужаса, Итачи, я выгорел изнутри, я обожжен, как наше поместье.
Итачи осторожно пошевелился, выбираясь из объятия и смотря на своего младшего брата странным, но, несомненно, знакомым взглядом, но где Саске уже видел этот взгляд — он не помнил.
— Почему твои глаза снова видят? — вдруг спросил Саске, протягивая к лицу брата руку и отодвигая челку. Тот, вытирая рот от крови и выпрямляясь, встал, не давая Саске возможности прикоснуться к своему шраму на лице.
— Это глаза Шисуи.
Раздался плеск воды в умывальной чаше: Итачи смывал с себя кровь, полоская рот. Он безотрывно, так, чтобы пряди волос закрыли его горящее лицо, смотрел на волнующуюся от его прикосновений порозовевшую воду, потом перевел свой взгляд в окно: темнело.