Воцарилось недолго молчание, прерываемое грохотом дождя.
— Все? — Итачи вздохнул. — Хорошо, я расскажу тебе все, что ты хочешь услышать от меня. Не отрицаю, я сам виноват, что с детства оставлял свои обещания на потом, а это «потом» на целую вечность, заранее зная, что обманываю тебя, и следующего раза никогда не будет. Да, я пытался отвязаться от ненужного мне общества. Глупая привычка не договаривать и не говорить всегда преследовала меня. Но мне всегда нужен был ты, не знаю, почему, но так получилось. Я никогда не видел в своем желании слабости, наоборот, ты делал меня сильнее. Что вытекло из этого, ты и сам знаешь. Я знаю, что постоянно возводил между нами стены, я думал, что мои чувства навредят тебе, но потом смирился с этим, а перестать отгораживаться от тебя я так и не научился. Ты для меня всегда был ребенком, которого нужно защищать, даже ценой своей жизни. До сих пор остался для меня ребенком, поэтому я поступал неправильно, много раз лгал тебе в глаза. Мысль о том, что я не смогу защитить тебя, не давала мне покоя, хоть мне это и не нравилось. В итоге получилось то, что получилось, и этого не изменить.
Скрытый Лист — мое призвание с рождения, мой долг, родившийся раньше меня и наших родителей, как долг любого шиноби. Для меня этот долг всегда стоял наравне с долгом защитить тебя, я люблю и любил Коноху. Даже если она была неблагодарна, Саске, ведь… даже когда ты был несправедлив со мной, я же прощал тебя? Я прощал и Скрытый Лист, потому что люди, живущие там, ни в чем не виноваты, ни в одной из моих бед, потому что я сам виновник всего, и их благодарность для меня в их счастливой жизни. Клан — это другое, это отец и наши родственники, порядки, то, ради чего заставляли меня жить, то, из-за чего я потерял для себя наших маму и папу. Если бы Учиха оказались в моих руках с самого начала, все было бы по-иному. Я не способен любить то, что меня заставляют любить. Учиха сами себе подписали приговор, ты читал свиток, и ты обо всем знаешь. Я своими руками выстроил стену и сам не могу найти в ней окна, чтобы дотянуться до тебя. Доверься я тебе, я знаю, ты бы все сделал правильно. Прости, я думал, что ты еще мой маленький глупый братик.
Виноват во всем я, я это признаю. Я не совершенен, я не смог уберечь тебя. Я понадеялся на себя и отодвинул тебя на задний план, мне были безразличны твои чувства, они меня не трогали — мне была важнее твоя жизнь. Если бы можно было начать все с начала, я сразу бы тебе все рассказал при нашей встрече, но я боялся. Я хочу преодолеть расстояние между нами, я вижу в тебе то же желание, но ты так же видишь, что я еще больше отхожу, а знаешь, почему? — Итачи усмехнулся. — Я утонул в собственной лжи. Ложь самому себе, тебе, родителям, Скрытому Листу, клану, всему миру, Богам — всем. Я перестал отличать свои истинные желания от тех, что придумываю себе в качестве оправдания, это недостаток тех, кто стремится к совершенству. Совершенства нет, я понял это поздно, когда окончательно потерялся в своей лжи, и продолжал лгать тебе, когда надо было все сказать; я эгоистично наслаждался тем, что так нужен тебе, наслаждался этим и еще больше рвался тебя защитить — все ради себя самого. Я не могу быть сильным один.
Саске, я умру от болезни, но в любом случае, не расстраивайся. Не горюй над таким лжецом, я был плохим братом. Мне не безразлично, пойдешь ты со мной или нет, но не хочу тебя принуждать, поэтому я в этот раз оставил выбор за тобой. Думай, как хочешь, решай, как знаешь для себя сам. Я не держу тебя возле себя, но сейчас единственный раз, когда я до конца откровенен с тобой. Как ты этого хотел, и, наверное, потому что я уже боюсь, что мы отдалимся настолько, что перестанем быть братьями.
Брат ли тебе сейчас? Я не всегда был тебе братом, я предавал тебя, сам сделал из тебя то, что ты есть, но, Саске, не переживай после того, как я умру. Я непременно вернусь к тебе, если ты пожелаешь того и найдешь меня. Я обещал, что всегда буду рядом с тобой подобно стене, я не отрекся от тебя, ни в коем случае. Знай самое важное, всегда знай, и сейчас, и потом; Саске, не прощай меня, не понимай меня, ненавидь меня, но что бы ни случилось, что бы я ни говорил тебе, что бы ты ни решил и ни сделал, что бы ты ни выбрал в этой жизни, я всегда буду любить тебя.
Итачи замолк.
Он точно не знал, ответил ли на все вопросы своего брата и смог ли дотронуться до его души, но ему казалось, что он сделал все то, что должен был: признался брату в своем поражении, ошибках, пороках, несовершенстве, а там — как тот дальше решит и захочет.
Саске молчал. Не шевелился, не делал ничего того, что могло бы выдать его реакцию на сказанные слова, во многом даже безжалостные; Итачи отстранился, размышляя, все ли он сказал, что хотел, и можно ли было еще что-то добавить. Но, чувствуя, что добавить ему больше нечего, облегченно вздохнул: когда-нибудь это надо было сказать, признаться самому себе и брату в том, какое он на самом деле несовершенство, как не идеален, какое слабое и уродливое ничтожество прячется за бравадой холода.
В итоге Саске повернулся: его лицо было все так же бледно, но достаточно спокойно и серьезно, без вспышек гнева в глазах, только смотрел он как-то странно, не то испуганно, не то непонимающе, не то удивленно, но Итачи сразу увидел, что взгляд напротив него практически невменяем.
— Брат, — голос Саске был тверд и уверен в себе, — единственное, что я никогда не прощу, — это Коноху. Даже если раскаюсь. Я не прощаю предательства того, что было дорого мне. Никогда не говори мне, что любишь меня. Мне слишком тяжело это слышать.
После недолгой паузы, он продолжил, смотря прямо в глаза старшего брата:
— Тебя заставили это сделать, я давно не виню тебя. Я оборвал своими руками нашу связь с прошлым, я хочу навсегда забыть обо всем этом. Но твои глаза, — Саске отвел свой взгляд, морщась, — я не могу в них смотреть, я всегда буду помнить о том, что они принадлежали Шисуи, человеку, который нас предал. Я не прощаю предателей, Итачи.
— Ты не должен так говорить, благодаря жизни Шисуи, я могу видеть, — возразил Итачи. Саске не шевелился, не делал попыток приблизиться или отдалиться. Он молчал, взгляд его оставался странным, лицо — неподвижным, голос — спокойным. Непонятно было, что у него на уме, что он решил, как все понял. Понял ли что-либо вообще? Итачи казалось, что Саске сейчас не способен трезво понимать что-либо. Его рассудок, несмотря на внешнее спокойствие, был слишком возбужден.
Внезапно Саске дернулся вперед и стиснул пальцами шею брата. Глаза его блеснули, губы приоткрылись:
— Сделай что-нибудь.
Итачи, несмотря на то, что его шею сжимали достаточно сильно, смотрел тепло, даже ласково. Саске верил ему до конца, одновременно рассерженный, тронутый, но что-то незаполненное, что-то колючее и жестокое, гадкое, все равно глубоко внутри осталось. Что ж, с этим остается смириться и жить до смерти, это не подвластно даже Итачи.
Саске закрыл глаза, нагибаясь вперед, когда руки брата поддержали его.
— Итачи, прошу тебя, сделай что-нибудь, — Саске стиснул его виски, прижимаясь носом к теплой щеке. Итачи осторожно пошевелился, удивленно приподнимая брови.
— Что именно?
— Сделай меня сильным, сильнее, чем ты, чтобы я смог раздавить и убить тебя своей силой. Итачи, — в глазах Саске мелькнула упрямая настойчивость, — не смей больше недооценивать меня и думать как о ребенке. Я пойду с тобой. Забудь, навсегда забудь о Скрытом Листе.
Саске прикусил губу.
— Мне плохо. Итачи, если бы ты только знал, как мне сейчас плохо. Если бы только представлял, что я… насколько я… я умоляю, сделай что-нибудь.
Глаза Итачи смотрели напряженно. Он приподнял голову Саске за подбородок, с тревогой всматриваясь в его идеальное лицо, в черные смелые и самоуверенные глаза, блестящие сейчас горячкой; Саске действительно изредка вздрагивал, казалось, что едва равновесие покинет его, случится что-то страшное.
Только сейчас Итачи понял, что брат совершенно не понимал его слов. Он их пока что не понимал. Не был в состоянии.
Итачи нахмурился.
— Ты не способен сейчас понимать слова. Тебя лихорадит. Успокойся. Я с тобой.
***
Дождь постепенно заканчивался, на горизонте брезжил серый рассвет, братья Учиха занимались любовью.