Ну, казалось бы, что здесь не так? Простые истины. Сермяжная правда сценического искусства... Но, нет. Куда там! Жаннет устала и не хотела это скрывать, по крайней мере, от Виктора. Наоборот, на Виктора-то как раз и должно было обрушиться накопленное за утренние часы раздражение.
- Мосье Руа, чем это вы мне морочите голову? - в её нарочито спокойную речь вплелись не то чтобы истерические, но какие-то откровенно стервозные нотки. - Уж не возомнили ли вы себя, часом, Станиславским и Немировичем-Данченко? Система Руа... Не звучит! Самого
Константина Николаича
переплюнуть решили? - подняла она бровь и нахально улыбнулась Виктору прямо в лицо:
- Не верю!
- О! - ну он ведь тоже не вчера родился, и "замужем не первый год". - Какие мы слова, оказывается, знаем! Сергеевич он, мадмуазель, Константин Сергеевич! - Федорчука слегка мутило и поколачивало от усталости и еле сдерживаемого раздражения, которое вольно или невольно выплёскивалось вместе со словами, несмотря на все усилия сдержаться.
- Веником убиться... умереть - не встать. Система принадлежит режиссёру Станиславскому. Но к нам она, мадемуазель, никакого отношения не имеет, даже если бы принадлежала востоковеду Алексееву, толку от нее в пении всё равно с гулькин хрен. А у нас именно что певческая сцена. И тут не то, что там! - в сущности, он говорил правильные вещи, но, к сожалению, к ним примешивалось слишком много эмоций - его и ее - чтобы она его услышала.
- В обычной жизни, мадмуазель, вы ужасно привлекательны и раскованы. Просто красотка кабаре и звезда шантана. Но как только становитесь к роялю - всё. Туши свет. Съёжится вся, скукожится, задеревенеет - хошь пили, а хошь строгай.
"Тоже устал, - поняла Татьяна, - и в чем-то прав, но..."
Но ее несло точно так же, как и его.
- Мне что, сплясать для вящего эффекта? - вообще-то он ее ни о чем подобном не просил, даже напротив, но, начав "во здравие", не могла уже остановиться.
- Хочешь, "цыганочку" сбацаю? - "Жаннет" повела плечами и развёрнутой
во всю
ширь
грудью. И тряхнула, прокатила волну так, что сердце "мосье Руа" чуть не пропустило пару тактов.
- Или ты танец живота предпочтешь? - и она показала ему, что может и так.
"Эк его!" - к кому она обращалась? Был ли это риторический вопрос, или она уже смирилась со вполне шизофреническим симбиозом зрелой москвички и сопливой парижанки?
А его действительно проняло, но не тот Федорчук человек, чтобы поддаться. Ни демонстрация силы, ни лесть, ни такие вот провокации ожидаемого эффекта не вызывали. Но и без ответа не оставались.
Ассиметричного
.
- Угу, - кивнул Виктор мрачно, вполне оценив силу воздействия женских чар. - Тоже мне Мата Хари, или кто там танцевал в шантане? Хочешь эффект усилить? Тогда не размахивай руками. Плавный еле заметный жест, поворот ладони... раскрытую ладонь к груди, - он совершенно неожиданно для нее снова заговорил ровным, ну почти ровным, голосом, нейтральным, насколько мог, тоном.
- Вспомни, Жаннет,
сейчас
так не принято. Это потом будут по сцене прыгать. Не играй лицом - это не голос и не фортепьяно, - он говорил, а в его голове издевательски-синхронно звучало знаменитое: "Запомни Харли, курок - это не...". Так явственно, что Федорчук даже на мгновение смутился и попробовал снизить пафос своей речи. Даже заговорил тише:
- В зале могут быть слепые, но я точно знаю, глухих там не будет. Эмоция должна передаваться по возможности только голосом, жест идёт от недостатка эмоциональной составляющей в пении. Так написано во всех книгах. В конце концов - чему тебя учили в Москве?
"Бог мой! - поняла вдруг Татьяна, наблюдая за Федорчуком из глубины глаз "Жаннет". - Он же опять забыл сколько мне лет!".
И мысль эта, как ни странно, сначала заставила ее "покраснеть", но не внешне, разумеется, а где-то там, внутри себя, где она виртуозно прятала теперь от окружающего мира все, что этому миру знать о ней не полагалось. Итак, Татьяна подумала, затем "покраснела" и смутилась, заметила свое смущение, и не на шутку разозлилась. А злость это такое скверное чувство, что даже когда злишься на себя, выливаешь ее на кого-нибудь, кто первым подставится. Здесь и сейчас, впрочем, и выбирать было не из кого.
- Между прочим, меня учили классическому "бельканто", - гордо, и, с точки зрения Виктора, несколько комично, вздёрнув подбородок, ответила "Жаннет". - А у тебя что, милый? Три класса и два коридора Мухосранской музыкальной школы по классу балалайки? Паганини трёхструнный!
- Вообще-то я... - разумеется, он чуть не повелся. Хотел сказать, что родился и вырос в Ленинграде, а не абы где, но чуть это чуть и есть. Не повелся, хотя и рассвирепел.
- Петь тебя учили! Голос ставили! - собственный голос Виктора приобрёл какое-то змеиное звучание, хотя предполагалось быть всего лишь вкрадчивым. Его сарказм не находил выхода в привычной "мужской" лексике, и компенсировал это обстоятельство изменением тональности.
- Так иди на радио, диктором, со своим поставленным голосом. Там можешь личиком играть и "образок лепить" перед микрофоном, - он не удержался и вернул "шпильку" - хоть до посинения.
- И пойду! - на самом деле, идея была здравая. Нет, не диктором, конечно, но вот про радио и, может быть, даже кино следовало подумать.
Ну, она ведь не просто так карьеру в своей фирме сделала. И то, что "осела" на кадрах, так то был компромисс между деньгами, рисками и трезвым пониманием сложившейся в руководстве компании иерархии. Качества, без которых топ-менеджер состояться не может, у Татьяны вполне присутствовали. И если она об этом на время забыла, так это было всего лишь "похмелье" после "переноса". Но после того как Олег ей это перед поездкой в "домик в деревне" весьма грамотно разъяснил, она в себя снова поверила, а поверив, приняла к сведению. Проблема в том, что опыт этот совершенно не подходил к освоению искусства вокала.
- И пойду! Только бы тебя не видеть! - заявила она, ярясь и скандаля, одной стороной своей натуры, скажем так, французской, и, обдумывая "богатую" идею, другой.
- Надоел, хуже горькой редьки! Мужлан! Хам и фанфарон! - все три эпитета, что называется, мимо кассы, но когда это логика правила в "семейных сценах", а сцена получалась вполне семейная.
- Только ума и хватает, что тонкую артистическую натуру по адресу "на" послать.
- Куда я тебя послал? - от такой несправедливости Федорчук буквально "взвился", разом забыв обо всех "взятых на себя обязательствах". - Ещё не послал ни разу. Но если пошлю, ты не пойдёшь, а побежишь! - и добавил, вздохнув. - А я впереди побегу, дорогу показывать. И кое-кто меня пенделями подгонять будет. И поделом.
- "Душераздирающее зрелище", - голосом ослика Иа прокомментировала "Жаннет". - С удовольствием погляжу на это... - но Татьяна уже "натягивала удила". - И даже поучаствую. Хотя, боюсь, не протолкнуться будет среди других претендентов...
Откровенно говоря, настроение у Виктора было такое, что он с удовольствием сейчас полаялся бы с кем-нибудь, что называется "до рукомашества". Но с Таней ссориться очень не хотелось. По многим причинам. И, наступив на горло собственной песне, решил это дело тихо "слить".
- Извини, - сказал он и даже улыбку из себя выдавил. - Сорвался. Я, видишь ли, тоже не совсем профессионал в этом деле, но, если подумать, советы давать имею полное право. Я тебя со стороны оцениваю. И то, что я вижу, мне пока не нравится. И ключевое слово здесь не "мне", а "пока". Прости, Танюша, старого дурака ... - он криво усмехнулся, представив, как "смотрятся" эти слова в его нынешних устах.
- Давай лучше перерыв сделаем. Коньячку по капельке выпьем - для общего тонуса, "за жизнь" поболтаем...
Виктор встал из-за рояля и, ловко освободив от пробки пузатую бутылку с затейливой надписью на этикетке, плеснул по капельке в два коньячных бокала. Один из них он с лёгким поклоном протянул Жаннет.