- Страшно, - согласилась Ольга, снова переживая тот момент, когда поняла, что и почему с ней случилось. - Могли ведь и убить...
- Э... - опешил от этой реплики майор. Черный юмор - было последнее, что он мог ожидать от свалившейся на его голову иностранной пациентки.
- Смерти боятся, лучше не жить, - прокомментировала свою позицию Ольга и затянулась.
Как ни странно, она не солгала доктору. Страха не было, но было кое-что другое. Она вдруг с ужасающей ясностью поняла, что люди смертны и до крайности беззащитны. А вокруг война, и только за один этот день - рождество, двадцать пятое декабря - погибло уже множество испанцев и интернационалистов, и своих русских мальчиков тоже полегло немало. И раненых - и не так, как она, а по-настоящему - много. Увечных, страдающих, истекающих кровью... Но война кончается не этим днем, не этой ночью. Даже сражение за Саламанку к концу пока не подошло, и сколько еще людей умрет сегодня, завтра или послезавтра, не знает никто.
И еще одну вещь поняла она вдруг. Кем бы ни была она теперь, кем бы ни стала, воплотившись в Кайзерину Албедиль-Николову, русский язык ей не чужой, и красноармейцы, - как бы не относилась она к пославшей их сюда власти, - красноармейцы эти ей родня. Земляки, родная кровь... И только задумалась об этом, как в затянутой дымами и ночным мраком Саламанке вновь вспыхнула ожесточенная перестрелка. Затараторили пулеметы, застучали винтовочные выстрелы, глухо рванули среди домов первые гранаты.
- Что это?! - вскинулась Ольга.
- Кажись, наши из города пробиваются, - ответил степенный сержант с перевязанной головой.
Ольга встала, но вершина невысокого холма - полевой госпиталь развернули на его обратном скате - скрывала окраины Саламанки. Показалось только, что на облаках играют красные зарницы, а еще через минуту где-то рядом ударила советская артиллерия, и вскоре канонада разлилась уже вдоль всей линии фронта...
6.
Из дневника Героя Советского Союза, майора Юрия Константиновича Некрасова
.
Журнал "Красноармеец", орган Народного комиссариата обороны СССР, N1, 1939 год.
... Нас провели в квартиру, в которой размещался штаб обороны дома. За столом, заваленным бумагами и оружием, сидел молоденький лейтенант, больше похожий на переодетого мальчишку, чем на командира Красной Армии.
- Лейтенант Петров, - важно представился он и недвусмысленно добавил, - я здесь старший.
Мы с Литвиновым представились по очереди. И я чтобы снять возможные недоразумения, сразу расставил все точки на "и".
- Товарищ лейтенант, мы в вашем полном распоряжении. Ждем приказаний.
- Хорошо, товарищ капитан. Тогда займите оборону на верхнем этаже. Там уже есть двое красноармейцев, принимайте в свое подчинение, - лейтенант деловито пригладил мальчишеский вихор и улыбнулся. - У вас пулемет, это очень хорошо.
- Жаль только патронов маловато, - огорченно вздохнул Литвинов...
***
- ... Товарищ капитан! Вас комбриг вызывает! - незнакомый мне сержант в обгорелом комбинезоне с трудом держался на ногах, левой рукой он постоянно вытирал шею.
- Что с вами, сержант? Ранены?
- Ерунда, товарищ капитан... слегка зацепи... - договорить сержант не смог и молча повалился на спину.
Мы с Литвиновым бросились на помощь, но было уже поздно, он скончался. Из пробитой осколком головы быстро натекла лужа густой крови.
- Литвинов остаешься за командира, - распорядился я. - Сержанта уберите в дом, потом будет возможность, похороним. Я к командиру бригады. Вопросы есть?
Механик-водитель покачал головой.
- Не-а... товарищ капитан, никак нет!
Литвинов проводил меня до подъезда и хотел прикрыть огнем из пулемета, но я запретил ему тратить патроны.
- Ни пуха, ни пера, товарищ капитан! - пожелал он мне напоследок.
- К черту! - как положено, ответил я.
Я выждал, когда стрельба утихнет и бросился вперед. Пробежав метров пятнадцать, я упал на дорогу и скатился в неглубокую воронку. Несколько очередей запоздало ударили поверх моей головы. Выждав секунд тридцать-сорок, я вскочил и пробежал еще десяток метров, укрывшись на этот раз за перевернутым грузовиком. Так перебежками я добрался до здания, в котором находился комбриг Павлов. Дом был сильно разрушен артиллерийским огнем, перекрытия верхних этажей и большая часть стен обвалились, но наши бойцы продолжали держать оборону. Комбрига я нашел возле одной из импровизированных бойниц полуподвального этажа. Павлов был ранен, один из танкистов, парень с внушительным торсом, аккуратно перебинтовывал его бритую голову нательной рубахой, разорванной на полосы. В помещении находились еще два пехотинца: старший лейтенант и политрук
Я доложил о прибытии. Командир махнул рукой, приглашая садиться, и начал без предисловий.
- Товарищи командиры, положение отчаянное. Националисты воспользовались системой подземных коммуникаций, и вышли в тыл. Нас выбили из шести домов. Во второй батальон отправлено трое посыльных, ни один не вернулся. Долго мы не продержимся... - Павлов замолчал, прислушиваясь к звукам вялой перестрелки. - Сейчас удобный момент, чтобы собрать все силы в кулак и вырваться из города. Товарищ Некрасов, я назначаю вас командиром группы прорыва. Соберите человек двадцать, самых боеспособных, и возьмите все пулеметы. Ваша задача - прорвать кольцо окружения... За вами пойдут все легкораненые, их поведет дивизионный комиссар Качелин.
- А вы, товарищ комбриг?! - не удержался я и перебил его речь.
- Я останусь здесь с ранеными, которые не могут самостоятельно передвигаться... - тоном, не допускающим возражений, заявил Павлов.
- Товарищ Трусов, - обратился комбриг к старшему лейтенанту, - сколько штыков осталось в батальоне?
- Со мной двенадцать... - просипел тот сорванным голосом и тут же обратился с просьбой - Товарищ комбриг разрешите остаться с ранеными?
- Нет, - коротко отрезал Павлов. - Вы со своими людьми пойдете в арьергарде.
- Товарищ Калинин, - дошла очередь до политрука. - Вы назначаетесь заместителем капитана Некрасова и лично отвечаете за спасение Боевого Знамени бригады... Товарищ сержант! - скомандовал он перевязывавшему его танкисту. Тот отложил самодельные бинты и, не спеша, расстегнул ворот комбинезона. И мне стало ясно, почему он казался такого неестественного сложения: на его груди под комбинезоном было спрятано знамя бригады.
- Товарищи, - обратился, уже к нам троим, Павлов, - приказываю... и даже в большей степени не приказываю, а прошу! Выведите из окружения людей и сохраните Боевое Знамя!
Было видно, что командиру группы из-за ранения нелегко давалось каждое слово, он побледнел, а на лбу выступил пот...
***
... Нам повезло, путь нашего прорыва пришелся на позиции, занимаемые батальоном националистов, укомплектованных большей частью новобранцами. Непривычные к ночному бою, они избегали прямого столкновения и стреляли больше для самоуспокоения, спрятавшись в укрытия.
Мы прорвались через оба ряда траншей, и я, отправив небольшую группу со знаменем к нашим позициям, приказал остальным бойцам занять оборону и прикрыть выход раненых.
Тем временем, заговорила наша артиллерия. Надо отдать должное артиллерийским командирам, они верно оценили причину переполоха во вражеском стане и поддержали наш прорыв действенным артогнем по всему фронту. Националистам стало не до нас. Мы дождались последних раненых и стали ожидать группу Трусова. Но больше никто не появился, и мы по звукам разгорающегося боя в тылу санхурхистских позиций догадались, что наши товарищи пожертвовали собой, приняв весь огонь на себя.
Скрепя сердце, я отдал приказ отступать. Мы перебежками, а где и ползком, направились в сторону наших войск. Впрочем, своим ходом мне туда добраться было не суждено. Шагов через пятьдесят-шестьдесят правую ногу обожгло резкой болью, и я повалился наземь. Тут же попытался вскочить, но снова упал, нога не слушалась. Ко мне подскочил Литвинов и подхватил меня, как мешок, на спину. Так на своей спине он и вынес меня к нашим..."